ніе «астральная» приписка махатмы Кутъ-Хуми его обычнымъ синимъ карандашемъ, подлинность которой можетъ быть засвидѣтельствована какимъ угодно экспертомъ.
Вотъ что̀, потревожившись изъ своего тибетскаго уединенія, удостоилъ мнѣ написать по-французски мудрѣйшій махатма: «Et les «mahatmas», ne l’abandonneront pas — mais, la situation est furieusement sérieuse. O. est bête, mais il n’y en a pas d’autre. K. H.». [1]
Мудрый махатма, откровенно признавшійся мнѣ въ глупости Олкотта, испортилъ все дѣло. Не знаю какое бы впечатлѣніе произвело на меня это письмо «madame», въ смыслѣ ея искренности, но «астральная» приписка Кутъ-Хуми, въ которой я, и не будучи экспертомъ, не могъ не признать «слога» и даже хоть и видоизмѣненнаго, но несомнѣннаго почерка Блаватской, — сразу укрѣпила почву у меня подъ ногами. Я ужь не сомнѣвался въ томъ, что тутъ дѣло совсѣмъ не чисто. Конечно, я не исполнилъ ни того, ни другого порученія «madame»: я не заявлялъ, ни тогда, ни впослѣдствіи, ровно ничего и ни въ какихъ газетахъ и журналахъ, о теософическомъ обществѣ или о Блаватской, и не сталъ искать какую-то «chromophotographiste», которая не должна была «ни видѣть, ни знать меня», — все это было бы, по меньшей мѣрѣ, нелѣпымъ.
Я такъ возмутился «астральной припиской Кутъ-Хуми», что, въ первую минуту, хотѣлъ было прямо обратиться къ Блаватской съ просьбой забыть о моемъ существованіи. Но мнѣ пришлось бы раскаяться, еслибы я послѣдовалъ этому первому движенію: въ тотъ же день, у m-me де-Морсье, я встрѣтился съ самыми «убѣжденными» и честными французскими теософами и, несмотря на всю очевидность обмана, они признали приписку «подлиннымъ дѣломъ руки не «madame», а Кутъ-Хуми. Это полное «ослѣпленіе» людей, совершенно разумныхъ во всемъ, за исключеніемъ вопроса о непогрѣшимости «madame», заставило меня окончательно укрѣпиться въ моемъ первоначальномъ планѣ. Во что бы то ни стало
- ↑ И „махатмы“ ее не покинутъ, — но положеніе яростно серъезно. O. [означаетъ: Олкоттъ] глупъ, но другого никого нѣтъ. K. H.
ние «астральная» приписка махатмы Кут-Хуми его обычным синим карандашом, подлинность которой может быть засвидетельствована каким угодно экспертом.
Вот что, потревожившись из своего тибетского уединения, удостоил мне написать по-французски мудрейший махатма: «Et les «mahatmas», ne l’abandonneront pas — mais, la situation est furieusement sérieuse. O. est bête, mais il n’y en a pas d’autre. K. H.». [1]
Мудрый махатма, откровенно признавшийся мне в глупости Олкотта, испортил все дело. Не знаю, какое бы впечатление произвело на меня это письмо «madame», в смысле ее искренности, но «астральная» приписка Кут-Хуми, в которой я, и не будучи экспертом, не мог не признать «слога» и даже хоть и видоизмененного, но несомненного почерка Блаватской, — сразу укрепила почву у меня под ногами. Я уж не сомневался в том, что тут дело совсем не чисто. Конечно, я не исполнил ни того, ни другого поручения «madame»: я не заявлял ни тогда, ни впоследствии, ровно ничего и ни в каких газетах и журналах, о теософическом обществе или о Блаватской, и не стал искать какую-то «chromophotographiste», которая не должна была «ни видеть, ни знать меня», — все это было бы, по меньшей мере, нелепым.
Я так возмутился «астральной припиской Кут-Хуми», что в первую минуту хотел было прямо обратиться к Блаватской с просьбой забыть о моем существовании. Но мне пришлось бы раскаяться, если бы я последовал этому первому движению: в тот же день у m-me де Морсье я встретился с самыми «убежденными» и честными французскими теософами и, несмотря на всю очевидность обмана, они признали приписку «подлинным делом руки не «madame», а Кут-Хуми. Это полное «ослепление» людей, совершенно разумных во всем, за исключением вопроса о непогрешимости «madame», заставило меня окончательно укрепиться в моем первоначальном плане. Во что бы то ни стало
- ↑ И «махатмы» ее не покинут, — но положение яростно серъезно. O. [означает: Олкотт] глуп, но другого никого нет. К. Х.
