Такъ она и сказала, и засмѣялась добродушнымъ, хорошимъ смѣхомъ.
— Вамъ придется, Елена Петровна, начинать со мною съ азовъ — я знаю о васъ, о вашихъ трудахъ и о вашемъ «обществѣ» только то, о чемъ вы сами печатали въ «Русскомъ Вѣстникѣ».
— Ну, батюшка вы мой, — перебила она, — съ той поры много воды утекло. Общество-то наше тогда только еще вылуплялось изъ яичка, а теперь…
И она горячо стала разсказывать мнѣ объ успѣхахъ теософическаго движенія въ Америкѣ и въ Индіи, а въ самое послѣднее время и въ Европѣ.
— На долго вы здѣсь? — спросилъ я.
— А и сама еще не знаю… Хозяинъ послалъ…
— Какой хозяинъ?
— Мой хозяинъ, учитель, гуру мой, ну назовите его хоть Гулабъ Лалъ-Сингомъ изъ «Пещеръ и дебрей Индостана».
Я вспомнилъ во всѣхъ подробностяхъ этого Гулабъ Лалъ-Синга — это таинственное существо, о которомъ она разсказывала русскимъ читателямъ такія невѣроятныя вещи, существо, достигнувшее высшаго предѣла человѣческихъ знаній, производящее поразительнѣйшіе феномены. Я вдругъ почувствовалъ, что начинаю терять почву. Я нисколько не боюсь ничьей улыбки, заявляя, что и тогда признавалъ и теперь признаю возможность существованія гдѣ бы то ни было, хоть бы, пожалуй, въ пещерахъ и дебряхъ Индостана, такого человѣка, знанія котораго далеко превосходятъ все, что извѣстно современной нашей наукѣ. Еслибы я навѣрное зналъ, что такого человѣка не можетъ быть, — я имѣлъ бы основаніе, послѣ первыхъ ея словъ о хозяинѣ, продолжать разговоръ съ нею только въ виду цѣли разоблачить ея ложь и обманы. Но тогда я былъ очень далекъ отъ подобной цѣли.
Елена Петровна говорила о немъ, объ этомъ своемъ «хозяинѣ», очень просто, какъ о самомъ обыкновенномъ явленіи. Я, наконецъ, вѣдь и стремился къ ней главнымъ образомъ затѣмъ, чтобы узнать о немъ какъ можно больше. И все-таки, несмотря
Так она и сказала, и засмеялась добродушным, хорошим смехом.
— Вам придется, Елена Петровна, начинать со мною с азов, — я знаю о вас, о ваших трудах и о вашем «обществе» только то, о чем вы сами печатали в «Русском Вестнике».
— Ну, батюшка вы мой, — перебила она, — с той поры много воды утекло. Общество-то наше тогда только еще вылуплялось из яичка, а теперь…
И она горячо стала рассказывать мне об успехах теософического движения в Америке и в Индии, а в самое последнее время и в Европе.
— Надолго вы здесь? — спросил я.
— А и сама еще не знаю… Хозяин послал…
— Какой хозяин?
— Мой хозяин, учитель, гуру мой, ну назовите его хоть Гулаб Лал-Сингом из «Пещер и дебрей Индостана».
Я вспомнил во всех подробностях этого Гулаб Лал-Синга — это таинственное существо, о котором она рассказывала русским читателям такие невероятные вещи, существо, достигнувшее высшего предела человеческих знаний, производящее поразительнейшие феномены. Я вдруг почувствовал, что начинаю терять почву. Я нисколько не боюсь ничьей улыбки, заявляя, что и тогда признавал и теперь признаю возможность существования где бы то ни было, хоть бы, пожалуй, в пещерах и дебрях Индостана, такого человека, знания которого далеко превосходят все, что известно современной нашей науке. Если бы я наверное знал, что такого человека не может быть, — я имел бы основание, после первых ее слов о хозяине, продолжать разговор с нею только в виду цели разоблачить ее ложь и обманы. Но тогда я был очень далек от подобной цели.
Елена Петровна говорила о нем, об этом своем «хозяине», очень просто, как о самом обыкновенном явлении. Я, наконец, ведь и стремился к ней главным образом затем, чтобы узнать о нем как можно больше. И все-таки, несмотря
