Хорошо бы напечатать это въ Россіи. А ваше письмо можетъ пошло въ Японію…
Хочу философскій журналъ издавать гдѣ нибудь здѣсь. Только не успѣю. Конецъ мой близокъ, дорогой мой другъ. Отвѣчайте скорѣй!»
Изъ этого письма, при сопоставленіи его съ «торжествующимъ», Адіарскимъ, первымъ изъ Torre del Greco и французскимъ къ m-me де-Морсье, несмотря на всѣ «увлеченія» Елены Петровны, — достаточно ясно обрисовывалось ея дѣйствительное жалкое положеніе. Она, очевидно, потерпѣла полное пораженіе «тамъ», и даже чудодѣйственное спасеніе ея отъ смерти махатмами не произвело должнаго впечатлѣнія. Она бѣжала въ Европу (ибо иниціатива, по ея характеру и привычкамъ, могла принадлежать только ей, а ужь никакъ не Олкотту и не какому-то «совѣту общества»), совсѣмъ больная, съ непригодными для нея людьми — и теперь лежитъ въ самой плохой обстановкѣ, безъ помощи, безъ денегъ и забытая всѣми. Поэтому-то она такъ жадно за меня хватается и такъ боится, какъ бы и я отъ нея не отшатнулся. Ѣхать къ ней я, къ сожалѣнію, рѣшительно не могъ и утѣшалъ себя мыслью, что теперь вопросъ только въ двухъ-трехъ мѣсяцахъ, что все равно, гдѣ бы то ни было, а я ее увижу и, наконецъ, узнаю все, обстоятельно и вѣрно.
Черезъ нѣсколько дней, въ самую критическую для себя минуту, Елена Петровна получила «отъ неизвѣстнаго друга» нѣко-
изъ статей г-жи Желиховской, снова къ ней примкнувшему. Г-жа Желиховская называетъ его („Русское Обозрѣніе“ 1891 г., ноябрь, стр. 244) однимъ изъ лучшихъ, но неувлекающихся цѣнителей Е. П. Б. и, въ виду этой неувлекаемости, съ особеннымъ удовольствіемъ приводитъ его слова и мнѣнія. Но что скажетъ „историкъ, перерывающій всѣ архивы, дабы найти единое слово изъ жизни Е. П. Б.“, когда онъ прочтетъ эту характеристику панегириста Е. П. Б., сдѣланную ею самою? Не везетъ г-жѣ Желиховской съ защитниками и друзьями „madame“!
Хорошо бы напечатать это в России. А ваше письмо может пошло в Японию…
Хочу философский журнал издавать где-нибудь здесь. Только не успею. Конец мой близок, дорогой мой друг. Отвечайте скорей!»
Из этого письма, при сопоставлении его с «торжествующим» Адиарским, первым из Torre del Greco и французским к m-me де Морсье, несмотря на все «увлечения» Елены Петровны, — достаточно ясно обрисовывалось ее действительное жалкое положение. Она, очевидно, потерпела полное поражение «там», и даже чудодейственное спасение ее от смерти махатмами не произвело должного впечатления. Она бежала в Европу (ибо инициатива, по ее характеру и привычкам, могла принадлежать только ей, а уж никак не Олкотту и не какому-то «совету общества»), совсем больная, с непригодными для нее людьми — и теперь лежит в самой плохой обстановке, без помощи, без денег и забытая всеми. Поэтому-то она так жадно за меня хватается и так боится, как бы и я от нее не отшатнулся. Ехать к ней я, к сожалению, решительно не мог и утешал себя мыслью, что теперь вопрос только в двух-трех месяцах, что все равно, где бы то ни было, а я ее увижу и, наконец, узнаю все, обстоятельно и верно.
Через несколько дней, в самую критическую для себя минуту, Елена Петровна получила «от неизвестного друга» неко-
из статей г-жи Желиховской, снова к ней примкнувшему. Г-жа Желиховская называет его («Русское обозрение» 1891 г., ноябрь, стр. 244) одним из лучших, но неувлекающихся ценителей Е. П. Б. и ввиду этой неувлекаемости с особенным удовольствием приводит его слова и мнения. Но что скажет «историк, перерывающий все архивы, дабы найти единое слово из жизни Е. П. Б.», когда он прочтет эту характеристику панегириста Е. П. Б., сделанную ею самою? Не везет г-же Желиховской с защитниками и друзьями «madame»!
