слишкомъ чувствуетъ вліяніе чужого магнетизма, который можетъ передаться черезъ близкое общеніе, рукопожатіе, поцѣлуй, а потому ограждаетъ себя отъ этого, желая оставаться совершенно свободнымъ…
Могини стоялъ и посматривалъ то на меня, то на Елену Петровну.
Отъ «челъ» махатмъ она перешла къ своему теософическому обществу.
— Прежде всего вы должны знать, — говорила она, — что цѣль нашего всемірнаго братства совершенно чужда какого-либо политическаго характера и что «общество» не вмѣшивается никоимъ образомъ въ религіозныя или иныя убѣжденія своихъ членовъ. Наши задачи — чисто научныя, мы выводимъ изъ мрака и забвенія восточныя знанія, великія и древнія, оставляющія за собою все, что знаетъ теперешняя европейская наука и чѣмъ она кичится. Наше общество подорветъ и уничтожитъ подлую, матеріалистическую науку, покажетъ всю ея глупость и несостоятельность. Смотрите — весь этотъ «цивилизованный» міръ гніетъ и погибаетъ отъ безвѣрія. Съ одной стороны матерьялизмъ мнимой науки, съ другой возмутительное поведеніе духовенства, католическаго духовенства — привели всѣхъ къ невѣрію. Мы заставимъ не повѣрить, а узнать безсмертіе души и то, до чего можетъ дойти человѣкъ, даже на землѣ, очистивъ и воспитавъ въ себѣ «внутренняго» человѣка. Вотъ я… я вовсе не святая… куда мнѣ до святости, батюшка мой! а и я уже знаю и могу многое… вы слышали колокольчикъ! то ли еще услышите и увидите… если только захотите!..
— Какъ не хотѣть, Елена Петровна.
— Вотъ то-то же оно и есть! только не извольте, сударь мой, глядѣть на меня такъ подозрительно — вы вѣдь за дѣломъ пришли ко мнѣ, «хозяинъ» говоритъ это, а онъ ошибиться не можетъ; ну, такъ подозрительность-то свою вы въ карманъ спрячьте — и ждите — все придетъ въ свое время, и вы устыдитесь этой вашей европейской подозрительности. Сколько людей, ученыхъ, безвѣрныхъ, матерьялистовъ, да какихъ еще завзятыхъ, убѣжденныхъ,
слишком чувствует влияние чужого магнетизма, который может передаться через близкое общение, рукопожатие, поцелуй, а потому ограждает себя от этого, желая оставаться совершенно свободным…
Могини стоял и посматривал то на меня, то на Елену Петровну.
От «чел» махатм она перешла к своему теософическому обществу.
— Прежде всего вы должны знать, — говорила она, — что цель нашего всемирного братства совершенно чужда какого-либо политического характера и что «общество» не вмешивается никоим образом в религиозные или иные убеждения своих членов. Наши задачи — чисто научные, мы выводим из мрака и забвения восточные знания, великие и древние, оставляющие за собою все, что знает теперешняя европейская наука и чем она кичится. Наше общество подорвет и уничтожит подлую, материалистическую науку, покажет всю ее глупость и несостоятельность. Смотрите — весь этот «цивилизованный» мир гниет и погибает от безверия. С одной стороны, материализм мнимой науки, с другой, возмутительное поведение духовенства, католического духовенства — привели всех к неверию. Мы заставим не поверить, а узнать бессмертие души и то, до чего может дойти человек даже на земле, очистив и воспитав в себе «внутреннего» человека. Вот я… я вовсе не святая… куда мне до святости, батюшка мой! а и я уже знаю и могу многое… вы слышали колокольчик! то ли еще услышите и увидите… если только захотите!..
— Как не хотеть, Елена Петровна.
— Вот то-то же оно и есть! только не извольте, сударь мой, глядеть на меня так подозрительно — вы ведь за делом пришли ко мне, «хозяин» говорит это, а он ошибиться не может; ну, так подозрительность-то свою вы в карман спрячьте — и ждите — все придет в свое время, и вы устыдитесь этой вашей европейской подозрительности. Сколько людей, ученых, безверных, материалистов, да каких еще завзятых, убежденных,
