скихъ правъ и женской чести — оказывалась, конечно, самымъ лучшимъ и чистымъ листомъ бумаги для начертанія такого отвѣта. Но раньше надо было сдѣлать «пробу пера», посмотрѣть — красиво ли выходитъ — и Елена Петровна устремила на меня свой «загадочный» взглядъ.
Съ искусствомъ, которому могла бы позавидовать Сарра Бернаръ, она повѣдала мнѣ тайну своей жизни. Все противъ нея; но вѣдь дѣло не въ томъ, чѣмъ «слыть», а въ томъ, чѣмъ «быть». До сихъ поръ ходятъ самые удивительные разсказы о романическихъ приключеніяхъ ея молодости, и она только удивляется, какъ это я не слыхалъ о ней ничего подобнаго въ Россіи. А между тѣмъ вотъ истина: она никогда неспособна была любить страстно, мужчины, какъ таковые, для нея не существовали — «такая ужь, видно, рыбья натура». У нея съ дѣтства была одна только страсть — оккультизмъ. Она вышла замужъ за Блаватскаго только для того, чтобы освободиться отъ опеки родныхъ; но онъ никогда не былъ ея мужемъ, и скоро она отъ него убѣжала. Она всю жизнь странствовала изъ страны въ страну и жадно предавалась изученію оккультизма, искала, «стучала», пока не нашла, пока не «отверзлось». И вотъ теперь она старуха, veuve Blavatsky, — и, несмотря на это, она осталась дѣвой, непорочной дѣвой…
А между тѣмъ нѣтъ дыму безъ огня; откуда же явилась у ней репутація скорѣе жрицы Венеры, чѣмъ жрицы Изиды? А вотъ откуда: она захотѣла спасти честь одной своей пріятельницы и признала своимъ ребенка этой пріятельницы. Она не разставалась съ нимъ, сама его воспитывала, называла своимъ сыномъ передъ всѣми. Потомъ онъ умеръ…
Не могу сказать, что я ей повѣрилъ; но игра ея была до того хороша, что я все же не сталъ бы тогда ручаться въ полной лживости этого разсказа: я ничего еще не зналъ о ней, у меня не было никакого свидѣтельства противъ клятвенныхъ показаній ея исповѣди. Во всякомъ случаѣ она очевидно осталась довольна сама собою и, въ первомъ tête-à-tête съ m-me де-Морсье, посвятила и ее въ эту тайну.
ских прав и женской чести — оказывалась, конечно, самым лучшим и чистым листом бумаги для начертания такого ответа. Но раньше надо было сделать «пробу пера», посмотреть — красиво ли выходит — и Елена Петровна устремила на меня свой «загадочный» взгляд.
С искусством, которому могла бы позавидовать Сара Бернар, она поведала мне тайну своей жизни. Все против нее; но ведь дело не в том, чем «слыть», а в том, чем «быть». До сих пор ходят самые удивительные рассказы о романических приключениях ее молодости, и она только удивляется, как это я не слыхал о ней ничего подобного в России. А между тем вот истина: она никогда не способна была любить страстно, мужчины, как таковые, для нее не существовали — «такая уж, видно, рыбья натура». У нее с детства была одна только страсть — оккультизм. Она вышла замуж за Блаватского только для того, чтобы освободиться от опеки родных; но он никогда не был ее мужем, и скоро она от него убежала. Она всю жизнь странствовала из страны в страну и жадно предавалась изучению оккультизма, искала, «стучала», пока не нашла, пока не «отверзлось». И вот теперь она старуха, veuve Blavatsky, — и, несмотря на это, она осталась девой, непорочной девой…
А между тем нет дыму без огня; откуда же явилась у нее репутация скорее жрицы Венеры, чем жрицы Изиды? А вот откуда: она захотела спасти честь одной своей приятельницы и признала своим ребенка этой приятельницы. Она не расставалась с ним, сама его воспитывала, называла своим сыном перед всеми. Потом он умер…
Не могу сказать, что я ей поверил; но игра ее была до того хороша, что я все же не стал бы тогда ручаться в полной лживости этого рассказа: я ничего еще не знал о ней, у меня не было никакого свидетельства против клятвенных показаний ее исповеди. Во всяком случае она очевидно осталась довольна сама собою и в первом tête-à-tête с m-me де Морсье посвятила и ее в эту тайну.
