новыхъ попытокъ къ улучшенію положенія. Передъ нею мелькала надежда, въ концѣ концовъ, все же еще вернуть меня. Это было бы теперь такое торжество! Ей все еще я представлялся такимъ ручнымъ. Какъ же это я выдалъ ее, соотечественницу? Тутъ что-нибудь не такъ, вѣрно кто-нибудь сталъ между нами, насплетничалъ на нее…
Она вдругъ надѣла на себя добрую личину, изобразила изъ себя обиженную простоту и, черезъ нѣсколько дней послѣ «исповѣди», писала мнѣ снова, дорисовывая свой портретъ, досказывая, окончательно объясняя себя:
«Велики грѣхи мои прошлые да не противъ васъ, не вамъ карать меня, передъ которымъ я виновата какъ Христосъ передъ жидами… Зла-то я вамъ никогда не сдѣлаю а можетъ еще и пригожусь»… Затѣмъ она писала о Баваджи: «Онъ послушный и умный мальчикъ. Онъ послушное орудіе въ моихъ рукахъ. Je l’ai psychologisé, — говорили вы m-me de Morsier. Посмотрите вы только что сдѣлалъ сей «послушный ребенокъ». Да онъ бросилъ меня при первомъ выстрѣлѣ Психическаго Общества. Онъ ругаетъ меня хуже васъ у Гебгардовъ. Онъ говоритъ que j’ai commis un sacrilège, deshonoré le nom des Maîtres, que j’ai avili la science sacrée en la donnant au européens. Онъ идетъ противъ васъ, Синнетта, меня, всѣхъ и чортъ ихъ знаетъ что они сдѣлаютъ вдвоемъ (съ Могини?) въ Лондонѣ — теперь когда онъ ѣдетъ а можетъ и поѣхалъ туда! Онъ самый опасный врагъ потому что онъ фанатикъ и способенъ взбунтовать всю Индію противъ меня»…
А потомъ опять: «Что я вамъ (два разъ подчеркнуто) сдѣлала? что вамъ сказали, что вы узнали — не дѣлайте какъ Психологическое Общество или m-me de Morsier которая вообразила себѣ что я все знаю, все должна знать — и поэтому предала меня… Берегитесь (два раза подчеркнуто). Вы окружены такимъ кольцомъ что вся ваша холодная голова вамъ не поможетъ. Одного прошу чтобы вы загадку эту мнѣ разгадали — что вы можете имѣть противъ меня… Я васъ что ли желала кусать, вамъ желаю зла?.. Если я писала вамъ что я въ отчаяніи, то писала только то что чувствую. Ваша дружба была мнѣ дорога а не ваше при-
новых попыток к улучшению положения. Перед нею мелькала надежда, в конце концов, все же еще вернуть меня. Это было бы теперь такое торжество! Ей все еще я представлялся таким ручным. Как же это я выдал ее, соотечественницу? Тут что-нибудь не так, верно, кто-нибудь стал между нами, насплетничал на нее…
Она вдруг надела на себя добрую личину, изобразила из себя обиженную простоту и через несколько дней после «исповеди» писала мне снова, дорисовывая свой портрет, досказывая, окончательно объясняя себя:
«Велики грехи мои прошлые да не против вас, не вам карать меня, перед которым я виновата как Христос перед жидами… Зла-то я вам никогда не сделаю а может еще и пригожусь»… Затем она писала о Баваджи: «Он послушный и умный мальчик. Он послушное орудие в моих руках. Je l’ai psychologisé, — говорили вы m-me de Morsier. Посмотрите вы только что сделал сей «послушный ребенок». Да он бросил меня при первом выстреле Психического Общества. Он ругает меня хуже вас у Гебгардов. Он говорит que j’ai commis un sacrilège, deshonoré le nom des Maîtres, que j’ai avili la science sacrée en la donnant au européens. Он идет против вас, Синнетта, меня, всех и черт их знает что они сделают вдвоем (с Могини?) в Лондоне — теперь когда он едет а может и поехал туда! Он самый опасный враг потому что он фанатик и способен взбунтовать всю Индию против меня»…
А потом опять: «Что я вам (два раз подчеркнуто) сделала? что вам сказали, что вы узнали — не делайте как Психологическое Общество или m-me de Morsier которая вообразила себе что я все знаю, все должна знать — и поэтому предала меня… Берегитесь (два раза подчеркнуто). Вы окружены таким кольцом что вся ваша холодная голова вам не поможет. Одного прошу чтобы вы загадку эту мне разгадали — что вы можете иметь против меня… Я вас что ли желала кусать, вам желаю зла?.. Если я писала вам что я в отчаянии, то писала только то что чувствую. Ваша дружба была мне дорога а не ваше при-
