лицу, я замѣтилъ, что она довольна. Даже про пасьянсъ свой забыла и разсѣянно смѣшала карты.
Она заговорила о своемъ «всемірномъ братствѣ» и плѣняла меня разсказами объ интереснѣйшихъ матеріалахъ, доступныхъ членамъ «общества», желающимъ заняться древнѣйшими литературными памятниками Востока, никогда еще не бывавшими на глазахъ у европейца.
Возбудивъ въ достаточной мѣрѣ мое любопытство и любознательность, она воскликнула.
— Богъ мой, а сколько изумительныхъ, поражающихъ сюжетовъ для писателя-романиста, для поэта! неисчерпаемый источникъ! еслибъ я вамъ показала хоть что-нибудь изъ этого сокровища — у васъ бы глаза разбѣжались, вы такъ бы и вцѣпились…
— А развѣ это такъ невозможно… вцѣпиться? — сказалъ я.
— Для васъ невозможно, вы европеецъ, а индусы, даже самые высокоразвитые, самые мудрые не рѣшаются довѣряться европейцамъ.
— Въ такомъ случаѣ какое же тутъ «всемірное» братство?
— Братство именно и устроено для уничтоженія этого недовѣрія… всѣ члены «теософическаго общества» не могутъ недовѣрять другъ другу — они всѣ братья, къ какой бы религіи и расѣ ни принадлежали. Конечно, вамъ все будетъ открыто, всѣ наши матеріалы, если вы сдѣлаетесь «теософомъ»…
— Сдѣлаюсь ли я когда-нибудь «теософомъ» — я не знаю, ибо для того, чтобъ рѣшить это — мнѣ необходимо самому, своей головою, узнать, что̀ именно вы обозначаете этимъ широкимъ и высокимъ словомъ: но такъ какъ ваше общество не есть нѣчто тайное, такъ какъ оно не религіозное, въ смыслѣ какой-либо секты, и не политическое, а чисто научное и литературное, то я не вижу, почему бы мнѣ не стать его членомъ, когда вы познакомите меня съ его уставомъ.
— Ахъ, да какой же вы милый, право! — оживляясь воскликнула Блаватская, — я, знаете, никогда не навязываюсь и, еслибы вы сами не изъявили желанія, никогда бы вамъ не предложила. Ну вотъ и отлично! Теперь, дорогой мой, вы мнѣ руки развязы-
лицу, я заметил, что она довольна. Даже про пасьянс свой забыла и рассеянно смешала карты.
Она заговорила о своем «всемирном братстве» и пленяла меня рассказами об интереснейших материалах, доступных членам «общества», желающим заняться древнейшими литературными памятниками Востока, никогда еще не бывавшими на глазах у европейца.
Возбудив в достаточной мере мое любопытство и любознательность, она воскликнула:
— Бог мой, а сколько изумительных, поражающих сюжетов для писателя-романиста, для поэта! неисчерпаемый источник! если б я вам показала хоть что-нибудь из этого сокровища — у вас бы глаза разбежались, вы так бы и вцепились…
— А разве это так невозможно… вцепиться? — сказал я.
— Для вас невозможно, вы европеец, а индусы, даже самые высокоразвитые, самые мудрые не решаются доверяться европейцам.
— В таком случае какое же тут «всемирное» братство?
— Братство именно и устроено для уничтожения этого недоверия… все члены «теософического общества» не могут не доверять друг другу — они все братья, к какой бы религии и расе ни принадлежали. Конечно, вам все будет открыто, все наши материалы, если вы сделаетесь «теософом»…
— Сделаюсь ли я когда-нибудь «теософом» — я не знаю, ибо для того, чтоб решить это — мне необходимо самому, своей головою, узнать, что именно вы обозначаете этим широким и высоким словом: но так как ваше общество не есть нечто тайное, так как оно не религиозное, в смысле какой-либо секты, и не политическое, а чисто научное и литературное, то я не вижу, почему бы мне не стать его членом, когда вы познакомите меня с его уставом.
— Ах, да какой же вы милый, право! — оживляясь воскликнула Блаватская, — я, знаете, никогда не навязываюсь и, если бы вы сами не изъявили желания, никогда бы вам не предложила. Ну вот и отлично! Теперь, дорогой мой, вы мне руки развязы-
