ваете, я могу, не вызывая изумленія теософовъ и даже негодованія моихъ индусовъ, вотъ хоть бы Могини, посвящать васъ во всѣ наши занятія. Но все это впереди, теперь у насъ тутъ не до занятій. Надо прежде всего утвердить, устроить какъ слѣдуетъ «парижскую вѣтвь теософическаго общества».
— А уже есть такая?
— Да, существуетъ номинально уже два года; нѣсколько человѣкъ собираются у одной тутъ дюшессы плюсъ лэди, которой пріятно именоваться «Présidente de la société théosophique d’Orient et d’Occident»… Ну и Богъ съ ней пущай именуется, она богата, у нея здѣсь въ Парижѣ свой чудесный отэль, представительство… все это не мѣшаетъ, она можетъ быть полезна. Только все устроить надо какъ слѣдуетъ. Я прожила теперь съ ней, съ этой дюшессой де-Помаръ, въ Ниццѣ; ничего она себѣ, хорошая старуха, только къ спиритизму ее все тянетъ, до того тянетъ, что она себя считаетъ новымъ воплощеніемъ на землѣ Маріи Стюартъ…
Я, вѣроятно, сдѣлалъ при этомъ такіе глаза, что Блаватская громко засмѣялась.
— А вы что̀ думаете — ей-Богу правда! — продолжала она, — Марія Стюартъ, да и баста! Но вѣдь это, au fond, такъ невинно, никому отъ ея глупости вреда быть не можетъ…
— Извините, Елена Петровна, мнѣ кажется, что президентка, считающая себя Маріею Стюартъ, не можетъ въ серьезныхъ людяхъ внушить довѣрія и уваженія къ обществу, во главѣ котораго она стоитъ.
— Да не стоитъ она вовсе во главѣ! настоящія главы будутъ другіе… а она останется «почетной» только президентшей… всякій пойметъ, что человѣческое общество не можетъ обойтись безъ практическихъ соображеній… вижу, вижу, — не нравится вамъ это… можетъ оно больше вашего и мнѣ не нравится… вѣдь и я была такой же идеалисткой — да что жъ дѣлать! А она хорошая… право!
И Елена Петровна вздохнула.
Этимъ вздохомъ ей удалось меня, въ концѣ концовъ, успокоить.
ваете, я могу, не вызывая изумления теософов и даже негодования моих индусов, вот хоть бы Могини, посвящать вас во все наши занятия. Но все это впереди, теперь у нас тут не до занятий. Надо прежде всего утвердить, устроить как следует «парижскую ветвь теософического общества».
— А уже есть такая?
— Да, существует номинально уже два года; несколько человек собираются у одной тут дюшессы плюс леди, которой приятно именоваться «Présidente de la société théosophique d’Orient et d’Occident»… Ну, и бог с ней, пущай именуется, она богата, у нее здесь в Париже свой чудесный отель, представительство… все это не мешает, она может быть полезна. Только все устроить надо, как следует. Я прожила теперь с ней, с этой дюшессой де Помар, в Ницце; ничего она себе, хорошая старуха, только к спиритизму ее все тянет, до того тянет, что она себя считает новым воплощением на земле Марии Стюарт…
Я, вероятно, сделал при этом такие глаза, что Блаватская громко засмеялась.
— А вы что думаете — ей-богу, правда! — продолжала она, — Мария Стюарт, да и баста! Но ведь это, au fond, так невинно, никому от ее глупости вреда быть не может…
— Извините, Елена Петровна, мне кажется, что президентка, считающая себя Мариею Стюарт, не может в серьезных людях внушить доверия и уважения к обществу, во главе которого она стоит.
— Да не стоит она вовсе во главе! настоящие главы будут другие… а она останется «почетной» только президентшей… всякий поймет, что человеческое общество не может обойтись без практических соображений… вижу, вижу, — не нравится вам это… может, оно больше вашего и мне не нравится… ведь и я была такой же идеалисткой — да что ж делать! А она хорошая… право!
И Елена Петровна вздохнула.
Этим вздохом ей удалось меня, в конце концов, успокоить.
