О, какъ сердилась она на меня за такія рѣчи, какъ таращила свои громадные глаза цвѣта полинявшей бирюзы!
А между тѣмъ никто, какъ есть никто изъ самыхъ даже, повидимому, разумныхъ теософовъ не смущался этой жалкой лакейской ролью великаго, таинственнаго учителя, «хозяина», могущаго отнимать у смерти Елену Петровну!
Но оставимъ въ сторонѣ и эти интимныя, домашнія обстоятельства. Представимъ нашу «упазику» дѣйствительной, невинной жертвой миссіонеровъ, Годжсона, Майерса, меня, m-me де-Морсье и т. д., всѣхъ, кто узналъ и объявилъ ее обманщицей. Представимъ, что всѣ мы — или заблуждающіеся, или недобросовѣстные обвинители. Какимъ же образомъ махатмы, эти «святые, безгрѣшные мудрецы», допустили свою избранницу страдать безвинно? вѣдь отъ нихъ зависѣло заблуждающихся вернуть на путь истины, а недобросовѣстныхъ посрамить. Между тѣмъ Кутъ Хуми остался доказаннымъ плагіаторомъ, а «хозяинъ» — кисейной куклой, хоть его и видали ежедневно Машка Флинъ и гр. Вахтмейстеръ.
Но избранница виновна, уличена въ самыхъ разнородныхъ обманахъ, доведена до отчаянья, пишетъ свою «исповѣдь», а потомъ начинаетъ мстить. «Святые и безгрѣшные» махатмы стоятъ въ сторонкѣ, какъ будто имъ тутъ и дѣла нѣтъ. Они видятъ самую гнусную грязь и клевету, которую «упазика» и ея друзья, прикрываясь ихъ именемъ, варятъ въ колдовскомъ котлѣ для враговъ. Видятъ это и «теософы» — и помогаютъ своей H. P. B. варить грязь и клевету, мечтая о Нирванѣ.
«Можетъ быть и есть какіе-нибудь святые и мудрые «махатмы» въ Тибетѣ, только врядъ-ли они могли имѣть что-либо общее съ Блаватской, оставаясь святыми и мудрыми»—это слѣдуетъ сказать искреннимъ членамъ «теософическаго общества». А что H. P. B. попала въ руки тайнаго, религіозно-политическаго индійскаго братства, что она приняла въ этомъ братствѣ буддизмъ и взяла на себя миссію распространять его въ тѣхъ странахъ, гдѣ пало христіанство и чувствуется стремленіе къ какой бы то ни было вѣрѣ — это, быть можетъ, гораздо ближе къ истинѣ,
О, как сердилась она на меня за такие речи, как таращила свои громадные глаза цвета полинявшей бирюзы!
А между тем никто, как есть никто из самых даже, по-видимому, разумных теософов не смущался этой жалкой лакейской ролью великого, таинственного учителя, «хозяина», могущего отнимать у смерти Елену Петровну!
Но оставим в стороне и эти интимные, домашние обстоятельства. Представим нашу «упазику» действительной, невинной жертвой миссионеров, Годжсона, Майерса, меня, m-me де Морсье и так далее, всех, кто узнал и объявил ее обманщицей. Представим, что все мы — или заблуждающиеся, или недобросовестные обвинители. Каким же образом махатмы, эти «святые, безгрешные мудрецы», допустили свою избранницу страдать безвинно? ведь от них зависело заблуждающихся вернуть на путь истины, а недобросовестных посрамить. Между тем Кут Хуми остался доказанным плагиатором, а «хозяин» — кисейной куклой, хоть его и видали ежедневно Машка Флин и гр. Вахтмейстер.
Но избранница виновна, уличена в самых разнородных обманах, доведена до отчаянья, пишет свою «исповедь», а потом начинает мстить. «Святые и безгрешные» махатмы стоят в сторонке, как будто им тут и дела нет. Они видят самую гнусную грязь и клевету, которую «упазика» и ее друзья, прикрываясь их именем, варят в колдовском котле для врагов. Видят это и «теософы» — и помогают своей H. P. B. варить грязь и клевету, мечтая о нирване.
«Может быть, и есть какие-нибудь святые и мудрые «махатмы» в Тибете, только вряд ли они могли иметь что-либо общее с Блаватской, оставаясь святыми и мудрыми», — это следует сказать искренним членам «теософического общества». А что H. P. B. попала в руки тайного религиозно-политического индийского братства, что она приняла в этом братстве буддизм и взяла на себя миссию распространять его в тех странах, где пало христианство и чувствуется стремление к какой бы то ни было вере, — это, быть может, гораздо ближе к истине,
