всѣхъ силъ стучась въ отворенныя двери. Помилуйте! да я-то тутъ при чемъ? Я и не думалъ оспаривать вѣрность перевода — и это у меня напечатано! Но все же любопытно какъ это можетъ удостовѣрять г-жа Оклэй, не знающая ни слова по русски.
Эта мистриссъ, конечно, не сознается въ томъ ужасѣ, который я рассказываю. Но развѣ она можетъ сознаться?! И развѣ ея голословное отрицаніе въ «такомъ дѣлѣ» можетъ служить какимъ-либо доказательствомъ противъ правдивости моего разсказа?! Только г-жа Желиховская и способна приводить, какъ нѣчто цѣнное, подобные «отвѣты»!
Я же не сталъ бы разсказывать эту печальную и столь характерную для дѣятелей теос. общества исторію, не имѣя, на случай крайности, ея подтвержденія. Дѣло въ томъ, что несчастная м-съ Оклэй въ то время была менѣе сдержанна, чѣмъ въ послѣдствіи и дѣлилась кое-съ кѣмъ разсказами о своемъ отчаянномъ положеніи. У меня есть письмо того времени (1886 г.) отъ одного лица, хорошо знавшаго эту даму, и въ этомъ письмѣ заключаются такія строки: «(переводъ дословный). Мистриссъ К. Оклэй съ грустью призналась мнѣ, что она все поняла; но что мужъ ея все же фанатикъ, больной и мономанъ, какъ она говоритъ. Невозможно ему открыть глаза, а потому ей остается только быть въ сторонѣ и молчать, она не можетъ открыто разорвать съ теософами». Эти строки въ интимномъ письмѣ того времени, писанномъ лицомъ, искренно расположеннымъ къ м-съ Купэръ-Оклэй, весьма доказательны и снимаютъ съ меня голословность. При крайней необходимости, ради возстановленія правды, мой корреспондентъ будетъ названъ.
Затѣмъ появляется перевоплощенная Марія Стюартъ, т. е. герцогиня Помаръ и — вотъ тутъ-то г-жа Желиховская дѣйствительно пребольно меня куснула! Признаюсь откровенно — изрядно куснула! Дѣло вотъ въ чемъ: Писалъ я мою «Изиду» спѣшно. Хоть и зналъ я, что будутъ мнѣ изъ за нея, какъ изъ за всякой слишкомъ откровенной правды, большія непріятности, хоть и шелъ на это, а все же надо было кое-гдѣ сдержать себя и помнить, что г-жа Желиховская воспользуется единственнымъ оружіемъ, ей доступнымъ. Сорвалась у меня (стр. 31) фраза о томъ, что m-me де-Морсье была «настоящимъ авторомъ теософическихъ брошюръ, издававшихся подъ видомъ произведеній дюшессы де-Помаръ лэди Кэтниссъ. Г-жа Желиховская, конечно, тотчасъ же за нее ухватилась смекнувъ, что, благодаря ей, легко сдѣлать сразу непріятность мнѣ и m-me де-Морсье и насъ поссорить. Написала она дюшессѣ, дюшесса къ m-me де-Морсье за объясненіями, m-me де-Морсье ко мнѣ за таковыми же — и пошло, поѣхало!
Теперь г-жа Желиховская, съ ехидными разсужденіями, приводитъ въ своей брошюрѣ письма, объясняющія, что m-me де-Морсье только переводитъ съ англійскаго на французскій произведенія герцогини де-Помаръ, а также посланное мною m-me де-Морсье «удостовѣреніе,» въ которомъ я говорю, что сама m-me де-Морсье мнѣ никогда не разсказывала о характерѣ ея теософическихъ и литературныхъ работъ съ герцогиней и что я знаю объ этомъ изъ дру-
всех сил стучась в отворенные двери. Помилуйте! да я-то тут при чем? Я и не думал оспаривать верность перевода — и это у меня напечатано! Но все же любопытно, как это может удостоверять г-жа Оклей, не знающая ни слова по-русски.
Эта мистрисс, конечно, не сознается в том ужасе, который я рассказываю. Но разве она может сознаться?! И разве ее голословное отрицание в «таком деле» может служить каким-либо доказательством против правдивости моего рассказа?! Только г-жа Желиховская и способна приводить как нечто ценное подобные «ответы»!
Я же не стал бы рассказывать эту печальную и столь характерную для деятелей теос. общества историю, не имея, на случай крайности, ее подтверждения. Дело в том, что несчастная м-с Оклей в то время была менее сдержанна, чем впоследствии, и делилась кое-с кем рассказами о своем отчаянном положении. У меня есть письмо того времени (1886 г.) от одного лица, хорошо знавшего эту даму, и в этом письме заключаются такие строки: «(перевод дословный). Мистрисс К. Оклэй с грустью призналась мне, что она все поняла; но что муж ее все же фанатик, больной и мономан, как она говорит. Невозможно ему открыть глаза, а потому ей остается только быть в стороне и молчать, она не может открыто разорвать с теософами». Эти строки в интимном письме того времени, писанном лицом, искренно расположенным к м-с Купэр-Оклей, весьма доказательны и снимают с меня голословность. При крайней необходимости, ради восстановления правды, мой корреспондент будет назван.
Затем появляется перевоплощенная Мария Стюарт, то есть герцогиня Помар, и вот тут-то г-жа Желиховская действительно пребольно меня куснула! Признаюсь откровенно — изрядно куснула! Дело вот в чем: Писал я мою «Изиду» спешно. Хоть и знал я, что будут мне из-за нее, как из-за всякой слишком откровенной правды, большие неприятности, хоть и шел на это, а все же надо было кое-где сдержать себя и помнить, что г-жа Желиховская воспользуется единственным оружием, ей доступным. Сорвалась у меня (стр. 31) фраза о том, что m-me де Морсье была «настоящим автором теософических брошюр, издававшихся под видом произведений дюшессы де Помар леди Кетнисс. Г-жа Желиховская, конечно, тотчас же за нее ухватилась смекнув, что, благодаря ей, легко сделать сразу неприятность мне и m-me де Морсье и нас поссорить. Написала она дюшессе, дюшесса к m-me де Морсье за объяснениями, m-me де Морсье ко мне за таковыми же — и пошло, поехало!
Теперь г-жа Желиховская с ехидными рассуждениями приводит в своей брошюре письма, объясняющие, что m-me де Морсье только переводит с английского на французский произведения герцогини де Помар, а также посланное мною m-me де Морсье «удостоверение», в котором я говорю, что сама m-me де Морсье мне никогда не рассказывала о характере ее теософических и литературных работ с герцогиней и что я знаю об этом из дру-
