Петергофъ, т. е. черезъ нѣкоторое время по ея прибытіи изъ Эльберфельда:
«Ну-съ, друзья мои или, по вашему, быть можетъ бывшіе друзья мои, — такъ мы разошлись?.. Я была такъ увѣрена, что вы можете заблуждаться и вѣрить сплетнямъ лишь до перваго съ нами свиданія и разговора, что въ первый же день пріѣзда готова была сама, васъ не выжидая, идти на встрѣчу вамъ вслѣдъ за В.; но В. неожиданно встрѣтила такой пріемъ, послѣ котораго я должна была остановиться и ждать васъ, — не желая подвергать себя тому-же. Какъ бы то ни было, я права, а потому и не боюсь протянуть вамъ руку на честное забвеніе недоразумѣній. Приходите сами, если хотите добрыхъ отношеній: письмами, кромѣ раздраженія, ничего не добьешься. Я бы и сама не писала, а пришла бы къ вамъ, еслибъ, послѣ вашего явнаго устраненія, не считала себя вправѣ выжидать, не рискуя. Готовая по прежнему любить васъ обоихъ. В. Желиховская».
И все это написано послѣ того, какъ она, по ея напечатаннымъ ею словамъ, убѣдилась въ Эльберфельдѣ въ моемъ подлогѣ, въ разныхъ моихъ «неправдахъ, доведшихъ ее до безумія», послѣ того какъ я «заставлялъ ея дѣтей переживать пытку» и т. д.!!!
Вотъ какимъ образомъ г-жа Желиховская покончила знакомство со мною по возвращеніи изъ Эльберфельда, гдѣ убѣдилась въ содѣянномъ мною, ради погибели ея невинной сестры, подлогѣ!!! Отсутствіе памяти и неспособность соображать свои слова, приготовляемыя для печати, — два большихъ порока. Или, можетъ быть, и это письмо — мой новый подлогъ?..
Я не пошелъ къ г-жѣ Желиховской, ибо недоразумѣній никакихъ не было. M-me де Морсье сообщила ужь мнѣ тогда нѣкоторые факты — и я кое-что зналъ. Какъ мнѣ противно и тяжело говорить обо всемъ этомъ! Но что же мнѣ дѣлать, когда г-жа Желаховская напечатала свою брошюру и ее читаютъ?!.. Вотъ въ какую область могутъ завести иныя знакомства.
Г-жа Желиховская идетъ еще дальше. Она возвышается до темнаго намека на что-то еще болѣе темное въ моемъ прошломъ. Въ моемъ прошломъ могло быть большое личное сердечное горе, сопряженное съ семейными и всякими непріятностями, могли быть, по выраженію г-жи Желиховской, «романическія» подробности; но, слава Богу, не было ничего такого, за что я долженъ былъ-бы краснѣть и стыдиться, что, такъ или иначе, касалось бы моей чести. Передъ безъименными клеветами и сплетнями, или совсѣмъ мнѣ неизвѣстными, или достигающими до меня въ видѣ какихъ-то неопредѣленныхъ слуховъ, я конечно, какъ и всякій человѣкъ, безсиленъ.
Но пусть мнѣ, не въ анонимномъ письмѣ (я ихъ ужь получалъ), а прямо, лицомъ къ лицу, съ указаніемъ источника, скажутъ:
Петергоф, то есть через некоторое время по ее прибытии из Эльберфельда:
«Ну-с, друзья мои или, по-вашему, быть может бывшие друзья мои, — так мы разошлись?.. Я была так уверена, что вы можете заблуждаться и верить сплетням лишь до первого с нами свидания и разговора, что в первый же день приезда готова была сама, вас не выжидая, идти на встречу вам вслед за В.; но В. неожиданно встретила такой прием, после которого я должна была остановиться и ждать вас, — не желая подвергать себя тому же. Как бы то ни было, я права, а потому и не боюсь протянуть вам руку на честное забвение недоразумений. Приходите сами, если хотите добрых отношений: письмами, кроме раздражения, ничего не добьешься. Я бы и сама не писала, а пришла бы к вам, если б, после вашего явного устранения, не считала себя вправе выжидать, не рискуя. Готовая по-прежнему любить вас обоих. В. Желиховская».
И все это написано после того, как она, по ее напечатанным ею словам, убедилась в Эльберфельде в моем подлоге, в разных моих «неправдах, доведших ее до безумия», после того как я «заставлял ее детей переживать пытку» и так далее!!!
Вот каким образом г-жа Желиховская покончила знакомство со мною по возвращении из Эльберфельда, где убедилась в содеянном мною, ради погибели ее невинной сестры, подлоге!!! Отсутствие памяти и неспособность соображать свои слова, приготовляемые для печати, — два больших порока. Или, может быть, и это письмо — мой новый подлог?..
Я не пошел к г-же Желиховской, ибо недоразумений никаких не было. M-me де Морсье сообщила уж мне тогда некоторые факты, — и я кое-что знал. Как мне противно и тяжело говорить обо всем этом! Но что же мне делать, когда г-жа Желаховская напечатала свою брошюру и ее читают?!.. Вот в какую область могут завести иные знакомства.
Г-жа Желиховская идет еще дальше. Она возвышается до темного намека на что-то еще более темное в моем прошлом. В моем прошлом могло быть большое личное сердечное горе, сопряженное с семейными и всякими неприятностями, могли быть, по выражению г-жи Желиховской, «романические» подробности; но, слава богу, не было ничего такого, за что я должен был бы краснеть и стыдиться, что, так или иначе, касалось бы моей чести. Перед безыменными клеветами и сплетнями, или совсем мне неизвестными, или достигающими до меня в виде каких-то неопределенных слухов, я конечно, как и всякий человек, бессилен.
Но пусть мне не в анонимном письме (я их уж получал), а прямо, лицом к лицу, с указанием источника, скажут:
