щихъ звукахъ пѣнія,—сказать мудрено, но было такъ тихо-тихо въ саду, что, казалось, вся природа смолкла и молилась своему Творцу въ дивныхъ, чарующихъ звукахъ пѣвца весны… Садъ благоухалъ, соловей все пѣлъ, пѣснь его росла, ширилась, и мягкіе, серебристые звуки ея неслись свободно въ голубую, безоблачную высь… Еще, еще два-три перелива—и пѣснь какъ бы растаяла въ неподвижномъ ароматномъ воздухѣ…
— Ахъ!—глубоко вздохнулъ Кузя, тряхнувъ бѣлокурой головенкой.
— Хорошо!—прошепталъ и Степа, оглядываясь какъ бы со сна кругомъ.
Хрустнула хворостинка въ плетнѣ. Степа и Кузя оглянулись, видятъ—Ариша перевѣсилась черезъ плетень и словно застыла; русая косенка ея выбилась изъ-подъ краснаго платочка, платочекъ свалился на шею, каріе глазенки широко раскрыты, полуоткрытъ ротъ, и слюнки сбѣгали съ пухлыхъ губъ на смятый подбородокъ.
— Аришка, ты куда?—крикнулъ весело Степа.
— Шш-ш! Не мѣшай, я его слушаю!
— Эва! Да ужъ онъ не поетъ!
— Оставь! Говорю,—поетъ!
Ребята громко захохотали.
— Ай дѣвка-то рехнулась?!
Соловей давно ужъ смолкъ, но маленькой дѣвочкѣ казалось, что пѣснь его еще не замерла, а звучитъ гдѣ-то здѣсь, у нея въ груди…
щих звуках пения, — сказать мудрено, но было так тихо-тихо в саду, что, казалось, вся природа смолкла и молилась своему Творцу в дивных, чарующих звуках певца весны… Сад благоухал, соловей всё пел, песнь его росла, ширилась, и мягкие, серебристые звуки её неслись свободно в голубую, безоблачную высь… Ещё, ещё два-три перелива — и песнь как бы растаяла в неподвижном ароматном воздухе…
— Ах! — глубоко вздохнул Кузя, тряхнув белокурой головёнкой.
— Хорошо! — прошептал и Стёпа, оглядываясь как бы со сна кругом.
Хрустнула хворостинка в плетне. Стёпа и Кузя оглянулись, видят — Ариша перевесилась через плетень и словно застыла; русая косёнка её выбилась из-под красного платочка, платочек свалился на шею, карие глазёнки широко раскрыты, полуоткрыт рот, и слюнки сбегали с пухлых губ на смятый подбородок.
— Аришка, ты куда? — крикнул весело Стёпа.
— Шш-ш! Не мешай, я его слушаю!
— Эва! Да уж он не поёт!
— Оставь! Говорю, — поёт!
Ребята громко захохотали.
— Ай девка-то рехнулась?!
Соловей давно уж смолк, но маленькой девочке казалось, что песнь его ещё не замерла, а звучит где-то здесь, у неё в груди…
