воздухъ, что не успѣлъ испугаться, какъ былъ уже въ рукѣ Гришутки.
— Ну, и ракъ тоже! Коропузъ! Не выросъ до настоящаго рака, а туда же, лѣзетъ за наживой!—сердито пробурчалъ Гришутка и бросилъ его не въ мѣшокъ, гдѣ шепталось уже много раковъ, а просто къ мѣшку, но молодого рака потянуло самого къ товарищамъ.
— Будетъ на вечеръ,—прошепталъ Гришутка,—пошелъ ужъ мелкій ракъ, крупный ракъ, видно, въ норы ушелъ!
Слышалъ это молодой ракъ или нѣтъ, и слышатъ ли что-нибудь раки, объ этомъ они никому не говорятъ, но онъ попалъ въ глубь мѣшка и все-таки видѣлъ, что большой двурукій ракъ поднялся во весь ростъ, и показалось ему, что онъ былъ больше сосѣдняго куста и такой сильный, что могъ раздавить его одной ногой.
Гришутка вынулъ изъ кустовъ котелокъ, колышки, желѣзный прутъ. Вбилъ колышки около дерева, сполоснулъ котелокъ, захватилъ въ него воды изъ пруда, повѣсилъ его на желѣзный прутъ на колышкахъ и побѣжалъ къ перелѣску. Раки въ мѣшкѣ отчаянно толкали другъ друга и шептали, шептали,—они не знали, что съ ними будетъ,—зачѣмъ вытащили ихъ изъ родного пруда, зачѣмъ посадили въ мѣшокъ. Ничего не могъ узнать и молодой ракъ отъ товарищей, которые вскорѣ опять вытолкали его изъ мѣшка, считая этотъ мѣшокъ большой норой, только сухой
воздух, что не успел испугаться, как был уже в руке Гришутки.
— Ну, и рак тоже! Коропуз! Не вырос до настоящего рака, а туда же, лезет за наживой! — сердито пробурчал Гришутка и бросил его не в мешок, где шепталось уже много раков, а просто к мешку, но молодого рака потянуло самого к товарищам.
— Будет на вечер, — прошептал Гришутка, — пошёл уж мелкий рак, крупный рак, видно, в норы ушёл!
Слышал это молодой рак или нет, и слышат ли что-нибудь раки, об этом они никому не говорят, но он попал в глубь мешка и всё-таки видел, что большой двурукий рак поднялся во весь рост, и показалось ему, что он был больше соседнего куста и такой сильный, что мог раздавить его одной ногой.
Гришутка вынул из кустов котелок, колышки, железный прут. Вбил колышки около дерева, сполоснул котелок, захватил в него воды из пруда, повесил его на железный прут на колышках и побежал к перелеску. Раки в мешке отчаянно толкали друг друга и шептали, шептали, — они не знали, что с ними будет, — зачем вытащили их из родного пруда, зачем посадили в мешок. Ничего не мог узнать и молодой рак от товарищей, которые вскоре опять вытолкали его из мешка, считая этот мешок большой норой, только сухой
