Понятіе силы безконечно шире понятій тѣлесности и идеальности, принимаемыхъ соотвѣтственно матеріалистами и идеалистами за опредѣленіе бытія. Подъ это понятіе подводилось безусловно все, что только ни есть, такъ какъ ничего нельзя представить, что не могло бы ни дѣйствовать, ни страдать, другими словами, что не могло быть отнесеннымъ къ познающему или познаваемому. Такому бытію можно было приписать безконечное множество опредѣленій, скажемъ болѣе, можно приписать всѣ опредѣленія, полагаемыя мыслью, такъ какъ каждое опредѣленіе входило въ понятіе страдающаго, познаваемаго; самую силу возможно мыслить и разумной и неразумной, и тѣлесной и безтѣлесной, и двигающейся и покою-щейся, и сущей и т. д., и т. д. Однимъ словомъ, понятіе силы, принятое за опредѣленіе бытія, какъ вполнѣ согласующееся съ собственными воззрѣніями элейца на существующее, нисколько не мѣшало ему вести изслѣдованіе, сообразно съ основнымъ положеніемъ своей собственной философіи, и въ то же время, благодаря ему, матеріалисты и идеалисты могли спокойно выслушать все послѣдующее разсужденіе элейца о возможности познанія вообще и мнимаго въ частности.
Остановимся теперь на ученіи идеалистовъ. Эти не отрицали такъ категорически, какъ Элейіты, міра явленій, однако, послѣднему они приписывали лишь бываніе, а не истинное бытіе, которое, по ихъ мнѣнію, принадлежало только міру идей, умопостигаемыхъ, неподвижныхънедѣятельныхъ сущностей; существующимъ для нихъ были идеи. Отказывая бытію въ движеніи, принимая его абсолютно неподвижнымъ, идеалисты этимъ самимъ должны были отвергнуть возможность всякаго познанія, такъ какъ познавать значитъ входить въ общеніе съ познаваемымъ, стать въ извѣстное отношеніе къ послѣднему, являть живую связь съ нимъ, съ другой стороны, быть познаваемымъ — значитъ испытывать воздѣйствіе, страдать; но и дѣйствіе, и страданіе предполагаютъ непремѣнно измѣненіе и, слѣдовательно, движеніе. Конечно, можно было бы возразить, что существующее совсѣмъ непознаваемо, что никакого поэтому знанія и быть не можетъ, и что, слѣдовательно, нѣтъ основаній принимать и движеніе бытія. Однако, такое предположеніе необходимо было бы счесть за вполнѣ нелѣпое. Если мы не признаемъ существованія познанія, то въ виду того, что само познаніе немыслимо безъ познающаго разума, и наоборотъ, намъ пришлось бы отвергать и существованіе самого ра
Понятие силы бесконечно шире понятий телесности и идеальности, принимаемых соответственно материалистами и идеалистами за определение бытия. Под это понятие подводилось безусловно всё, что только ни есть, так как ничего нельзя представить, что не могло бы ни действовать, ни страдать, другими словами, что не могло быть отнесенным к познающему или познаваемому. Такому бытию можно было приписать бесконечное множество определений, скажем более, можно приписать все определения, полагаемые мыслью, так как каждое определение входило в понятие страдающего, познаваемого; самую силу возможно мыслить и разумной и неразумной, и телесной и бестелесной, и двигающейся и покою-щейся, и сущей и т. д., и т. д. Одним словом, понятие силы, принятое за определение бытия, как вполне согласующееся с собственными воззрениями элейца на существующее, нисколько не мешало ему вести исследование, сообразно с основным положением своей собственной философии, и в то же время, благодаря ему, материалисты и идеалисты могли спокойно выслушать всё последующее рассуждение элейца о возможности познания вообще и мнимого в частности.
Остановимся теперь на учении идеалистов. Эти не отрицали так категорически, как Элейиты, мира явлений, однако, последнему они приписывали лишь бывание, а не истинное бытие, которое, по их мнению, принадлежало только миру идей, умопостигаемых, неподвижныхнедеятельных сущностей; существующим для них были идеи. Отказывая бытию в движении, принимая его абсолютно неподвижным, идеалисты этим самим должны были отвергнуть возможность всякого познания, так как познавать значит входить в общение с познаваемым, стать в известное отношение к последнему, являть живую связь с ним, с другой стороны, быть познаваемым — значит испытывать воздействие, страдать; но и действие, и страдание предполагают непременно изменение и, следовательно, движение. Конечно, можно было бы возразить, что существующее совсем непознаваемо, что никакого поэтому знания и быть не может, и что, следовательно, нет оснований принимать и движение бытия. Однако, такое предположение необходимо было бы счесть за вполне нелепое. Если мы не признаем существования познания, то в виду того, что само познание немыслимо без познающего разума, и наоборот, нам пришлось бы отвергать и существование самого ра
