не сущее находятся, какъ мы видимъ, въ тѣсной связи другъ съ другомъ, переплетаясь и проникая взаимно. Если мы вспомнимъ слова элейца, что онъ рѣшился вести изслѣдованіе о сущемъ и несущемъ не въ отдѣльности о каждомъ, а объ обоихъ вмѣстѣ, то теперь мы увидимъ, что онъ достигъ упомянутой цѣли. Гдѣ утвержденіе (положеніе), тамъ и отрицаніе, такъ какъ полагая: А есть В, мы этимъ самимъ отрицаемъ за А, что оно есть С, D, Е и т. д. И наоборотъ, гдѣ отрицаніе, тамъ и утвержденіе, такъ какъ абсолютнаго небытія нѣтъ и отрицаніемъ мы лишь исключаемъ опредѣленное бытіе изъ другого. Но это послѣдне все же есть нѣчто и только само нѣчто — совсѣмъ иное, чѣмъ то, что мы отрицаемъ за нимъ. Сущее и несущее теперь уже оба вмѣстѣ передъ нами и они являютъ такое тѣсное соотношеніе, что «насколько выясняется одно, настолько выясняется и другое»[1], такъ какъ и первое, и второе находятся въ близкой, непосредственной логической связи другъ съ другомъ.
Еще въ началѣ философской части діалога, элеецъ говоритъ о тѣхъ затрудненіяхъ, чисто философскаго характера, которыя необходимо разрѣшить ему для того, чтобы вопросъ о софистѣ былъ рѣшенъ. Эти затрудненія, какъ мы помнимъ, касались .возможности, чтобы нѣчто «казалось», «являлось», не существуя въ дѣйствительности, и чтобы мы говорили о томъ, чего на самомъ дѣлѣ нѣтъ, т. е. возможности лжи и заблужденія. Вопросъ о нихъ былъ исходнымъ пунктомъ для построенія всей философской части произведенія. Раскрывъ основы всего существующаго, обнаруживъ въ числѣ ихъ законъ различія, или относительнаго небытія, элеецъ теперь указываетъ на него, какъ на источникъ, обусловливающій ложь. Строя свое знаніе на понятіи различія, понятіи другого, мы можемъ впасть въ заблужденіе, принявъ одно понятіе за другое, такъ какъ эти «другія» для насъ теперь существуютъ. Такъ же дѣло обстоитъ и съ сужденіями, и рѣчью.
По своей грамматической формѣ, говоритъ элеецъ, рѣчь, а затѣмъ сужденіе, выражаемое ею, есть сплетеніе или соединеніе (ηλέγρ.7, ούνθεοις) именъ существительныхъ и глаголовъ, изъ которыхъ послѣдніе обозначаютъ дѣятельность (-ράξις), а первыя вещи, какъ нѣчто дѣятельное (πργααα отъ πράχτον). Въ каждомъ сочетаніи.
- ↑ Софистъ, 250 Е.
не сущее находятся, как мы видим, в тесной связи друг с другом, переплетаясь и проникая взаимно. Если мы вспомним слова элейца, что он решился вести исследование о сущем и несущем не в отдельности о каждом, а об обоих вместе, то теперь мы увидим, что он достиг упомянутой цели. Где утверждение (положение), там и отрицание, так как полагая: А есть В, мы этим самим отрицаем за А, что оно есть С, D, Е и т. д. И наоборот, где отрицание, там и утверждение, так как абсолютного небытия нет и отрицанием мы лишь исключаем определенное бытие из другого. Но это последне всё же есть нечто и только само нечто — совсем иное, чем то, что мы отрицаем за ним. Сущее и несущее теперь уже оба вместе перед нами и они являют такое тесное соотношение, что «насколько выясняется одно, настолько выясняется и другое»[1], так как и первое, и второе находятся в близкой, непосредственной логической связи друг с другом.
Еще в начале философской части диалога, элеец говорит о тех затруднениях, чисто философского характера, которые необходимо разрешить ему для того, чтобы вопрос о софисте был решен. Эти затруднения, как мы помним, касались .возможности, чтобы нечто «казалось», «являлось», не существуя в действительности, и чтобы мы говорили о том, чего на самом деле нет, т. е. возможности лжи и заблуждения. Вопрос о них был исходным пунктом для построения всей философской части произведения. Раскрыв основы всего существующего, обнаружив в числе их закон различия, или относительного небытия, элеец теперь указывает на него, как на источник, обусловливающий ложь. Строя свое знание на понятии различия, понятии другого, мы можем впасть в заблуждение, приняв одно понятие за другое, так как эти «другие» для нас теперь существуют. Так же дело обстоит и с суждениями, и речью.
По своей грамматической форме, говорит элеец, речь, а затем суждение, выражаемое ею, есть сплетение или соединение (ηλέγρ.7, ούνθεοις) имен существительных и глаголов, из которых последние обозначают деятельность (-ράξις), а первые вещи, как нечто деятельное (πργααα от πράχτον). В каждом сочетании.
- ↑ Софист, 250 Е.
