рѣшенія вопроса о лжи и заблужденіи, элеецъ, пользуясь снова пріемомъ дѣленія, безъ особыхъ отступленій даетъ, наконецъ, искомое опредѣленіе софиста, выражающее, но его мнѣнію, сущность софиста. Ходъ разсужденій элейца въ общемъ таковъ:
Дѣятельность софиста относится къ искусству, производящему образы, не соотвѣтствующіе дѣйствительности, т. е. къ искусству творить* призраки. Эти призраки суть подражанія тѣмъ образамъ и подобіямъ, которые сходны съ дѣйствительностью; они создаются не при помощи какого-либо орудія, но непосредственно самимъ тѣломъ подражателя. Если подражатель при этомъ даже не знаетъ томно того, чему онъ подражаетъ и лишь притворяется, будто знаетъ, если онъ ведетъ частныя бесѣды въ діалектической формѣ, то онъ и есть софистъ, лжемудрецъ, подражатель философамъ. Діалогъ заканчивается подробнымъ опредѣленіемъ софиста, состоящимъ въ перечисленіи ранѣе найденныхъ признаковъ искомаго понятія.
Въ заключеніе скажемъ нѣсколько словъ о самомъ переводѣ діалога.
Въ основу его положенъ греческій текстъ діалога изданія
В. Teubneri: "Platonis Dialogi secundum Thrasylli tetralogias dispo-siti“ recog. Martinus Wohlrab. Lipsiae Vol. I. MDCCCLXXXVII. Нѣкоторыя отступленія, сдѣланныя согласно новѣйшимъ критическимъ работамъ, отмѣчены при самомъ переводѣ. Въ этомъ отношеніи руководящее значеніе имѣло критическое изданіе діалога М. Schanz: "Platonis Opera". Kritische Ausgabe. Vol. 3, I. Sophistes. Leipzig.
Самый переводъ сдѣланъ, какъ только возможно, близко къ подлиннику, вслѣдствіе чего, конечно, потерявъ въ литературномъ отношеніи, онъ выигралъ въ точности, соблюденіе которой было особенно умѣстно въ данномъ діалогѣ, отвлеченномъ до крайнихъ предѣловъ, не блещущемъ живостью и яркостью изложенія, сухомъ, лишенномъ драматизма, съ тяжелымъ языкомъ, какъ никакое другое произведеніе Платона.
Возможно близкою передачей подлинника прежде всего имѣлось въ виду дать именно переводъ, а не изложеніе діалога. Изъ опасенія внести что-либо отъ себя или свободнымъ переводомъ подать по водъ къ какому-либо неправильному пониманію мыслей Платона,
решения вопроса о лжи и заблуждении, элеец, пользуясь снова приемом деления, без особых отступлений дает, наконец, искомое определение софиста, выражающее, но его мнению, сущность софиста. Ход рассуждений элейца в общем таков:
Деятельность софиста относится к искусству, производящему образы, не соответствующие действительности, т. е. к искусству творить* призраки. Эти призраки суть подражания тем образам и подобиям, которые сходны с действительностью; они создаются не при помощи какого-либо орудия, но непосредственно самим телом подражателя. Если подражатель при этом даже не знает томно того, чему он подражает и лишь притворяется, будто знает, если он ведет частные беседы в диалектической форме, то он и есть софист, лжемудрец, подражатель философам. Диалог заканчивается подробным определением софиста, состоящим в перечислении ранее найденных признаков искомого понятия.
В заключение скажем несколько слов о самом переводе диалога.
В основу его положен греческий текст диалога издания
В. Teubneri: "Platonis Dialogi secundum Thrasylli tetralogias dispo-siti“ recog. Martinus Wohlrab. Lipsiae Vol. I. MDCCCLXXXVII. Некоторые отступления, сделанные согласно новейшим критическим работам, отмечены при самом переводе. В этом отношении руководящее значение имело критическое издание диалога М. Schanz: "Platonis Opera". Kritische Ausgabe. Vol. 3, I. Sophistes. Leipzig.
Самый перевод сделан, как только возможно, близко к подлиннику, вследствие чего, конечно, потеряв в литературном отношении, он выиграл в точности, соблюдение которой было особенно уместно в данном диалоге, отвлеченном до крайних пределов, не блещущем живостью и яркостью изложения, сухом, лишенном драматизма, с тяжелым языком, как никакое другое произведение Платона.
Возможно близкою передачей подлинника прежде всего имелось в виду дать именно перевод, а не изложение диалога. Из опасения внести что-либо от себя или свободным переводом подать по вод к какому-либо неправильному пониманию мыслей Платона,
