таки, сказалъ онъ; но какъ ты понимаешь это? — Другому-то, замѣтилъ я, объяснить нелегко: но ты, думаю, согласишься со мною въ слѣдующемъ. — Въ чемъ? — Такъ какъ прекрасное и безобразное противны между собою, то ихъ — два. — Какъ 476. же не два? — А когда ихъ — два, то каждое не есть ли одно[1]? — И это правильно. — То же можно сказать и о справедливомъ и несправедливомъ, о добромъ и зломъ, и о всѣхъ идеяхъ; ибо каждое изъ этого само по себѣ есть одно, а представляемое во взаимномъ общеніи дѣйствій и тѣлъ, всегда является многимъ[2]. — Правильно говоришь, сказалъ онъ. — Такъ вотъ каково мое различеніе, продолжалъ я: особый родъ составляютъ у меня тѣ охотники смотрѣть, тѣ любители диковинокъ B. и практики, о которыхъ ты сейчасъ говорилъ; и особый опять — тѣ, которые служатъ предметомъ настоящей рѣчи, — и только эти послѣдніе могутъ быть правильно названы философами. — Какъ ты понимаешь? спросилъ онъ. — Первые, продолжалъ я, то-есть охотники слушать и смотрѣть, любятъ прекрасные звуки, цвѣта, образы и все, что создано изъ этого; а любить и видѣть природу самого прекраснаго умъ ихъ безсиленъ. — Въ самомъ дѣлѣ такъ, сказалъ онъ. — Но тѣ-то, которые могутъ идти къ самому прекрасному и видѣть его C. само по себѣ, не рѣдки ли, должно быть? — Конечно. — Значитъ, кто о прекрасныхъ вещахъ мыслитъ, а самого прекраснаго
- ↑ Прекрасное, то-есть αὐτὸ τὸ καλόν и безобразное, αὐτὸ τὸ αἰσχρόν, что видно изъ дальнѣйшихъ словъ: καὶ πάντων τῶν εἰδῶν πέρι. Поэтому и въ слѣдующемъ тотчасъ выраженіи: каждое не есть ли одно? прекрасное и безобразное принимаются, какъ вещи сами въ себѣ, или въ значеніи идеи.
- ↑ Самыя идеи просты и недвижимы, — субстанціи вѣчныя и неподлежащія никакой измѣняемости. См. Sympos. p. 196 sq. Поэтому καὶ τὸ δίκαιον, καὶ τὸ ἄδικον, καὶ τὸ ἀγαθὸν, καὶ τὸ κακόν, разсматриваемыя сами по себѣ (αὐτὸ), всегда — одно, и каждое объемлется одною мыслію ума. Но такъ какъ вещи прекрасныя и безобразныя, добрыя и злыя, справедливыя и несправедливыя — всѣ эти вещи, подлежащія чувствамъ, образовались по подобію идей, то обыкновенно бываетъ, что сила идей чрезъ нихъ какбы разсѣявается. Отсюда ἕκαστον τῇ τῶν πράξεων καὶ σωμάτων κοινωνίᾳ πανταχοῦ πολλὰ φαίνεται.
Онъ не обѣщалъ человѣку никакого счастія, если оно не соединяется съ мудростію и добродѣтелію; а мудрость и добродѣтель развиваются въ душѣ тогда, когда она занята изслѣдованіемъ вѣчной природы вещей.
таки, сказал он; но как ты понимаешь это? — Другому-то, заметил я, объяснить нелегко: но ты, думаю, согласишься со мною в следующем. — В чём? — Так как прекрасное и безобразное противны между собою, то их — два. — Как 476. же не два? — А когда их — два, то каждое не есть ли одно[1]? — И это правильно. — То же можно сказать и о справедливом и несправедливом, о добром и злом, и о всех идеях; ибо каждое из этого само по себе есть одно, а представляемое во взаимном общении действий и тел, всегда является многим[2]. — Правильно говоришь, сказал он. — Так вот каково мое различение, продолжал я: особый род составляют у меня те охотники смотреть, те любители диковинок B. и практики, о которых ты сейчас говорил; и особый опять — те, которые служат предметом настоящей речи, — и только эти последние могут быть правильно названы философами. — Как ты понимаешь? спросил он. — Первые, продолжал я, то есть охотники слушать и смотреть, любят прекрасные звуки, цвета, образы и всё, что создано из этого; а любить и видеть природу самого прекрасного ум их бессилен. — В самом деле так, сказал он. — Но те-то, которые могут идти к самому прекрасному и видеть его C. само по себе, не редки ли, должно быть? — Конечно. — Значит, кто о прекрасных вещах мыслит, а самого прекрасного
————————————
- ↑ Прекрасное, то есть αὐτὸ τὸ καλόν и безобразное, αὐτὸ τὸ αἰσχρόν, что видно из дальнейших слов: καὶ πάντων τῶν εἰδῶν πέρι. Поэтому и в следующем тотчас выражении: каждое не есть ли одно? прекрасное и безобразное принимаются, как вещи сами в себе, или в значении идеи.
- ↑ Самые идеи просты и недвижимы, — субстанции вечные и неподлежащие никакой изменяемости. См. Sympos. p. 196 sq. Поэтому καὶ τὸ δίκαιον, καὶ τὸ ἄδικον, καὶ τὸ ἀγαθὸν, καὶ τὸ κακόν, рассматриваемые сами по себе (αὐτὸ), всегда — одно, и каждое объемлется одною мыслью ума. Но так как вещи прекрасные и безобразные, добрые и злые, справедливые и несправедливые — все эти вещи, подлежащие чувствам, образовались по подобию идей, то обыкновенно бывает, что сила идей чрез них как бы рассеявается. Отсюда ἕκαστον τῇ τῶν πράξεων καὶ σωμάτων κοινωνίᾳ πανταχοῦ πολλὰ φαίνεται.
Он не обещал человеку никакого счастья, если оно не соединяется с мудростию и добродетелию; а мудрость и добродетель развиваются в душе тогда, когда она занята исследованием вечной природы вещей.
