лѣпыми выставляются и самыя отдѣльно взятыя мысли, и причина нелѣпости ихъ скрывается именно въ томъ, что выражаемая ими любовь постоянно удерживаетъ характеръ слѣпой, чувственной страсти. Такъ, напримѣръ, вся сила Эроса, говоритъ Федръ, опирается на стыдѣ въ дѣлахъ постыдныхъ, и на честолюбіи въ подвигахъ похвальныхъ; а стыдъ и честолюбіе, по его мнѣнію, зависятъ не отъ какихъ-нибудь психическихъ побужденій, а отъ эротическаго отношенія между любящимися. Изъ этого очевидно вытекаетъ заключеніе, совершенно противное намѣренію Федра, видно, то-есть, что не любовь раждается отъ Эроса, какъ хотѣлось ему доказать, а Эросъ отъ любви, выражающей чувственное отношеніе любящихся. Не лучше и вторая мысль Федровой рѣчи, что и самая добродѣтель есть дѣло Эроса, и что она больше уважается богами, когда отъ любимаго предмета направляется къ любящему, нежели когда отъ любящаго къ любимому. Явно, что этимъ положеніемъ любовь чувственно-скотская возводится на степень любви чувственно-эгоистической, которая любитъ другаго только въ себѣ, и отъ любимаго предмета требуетъ безусловныхъ жертвъ; слѣдовательно добродѣтель, вопреки словамъ Федра, становится у него уже не дѣломъ Эроса, а вынужденіемъ деспота или совершеннымъ рабствомъ (178 B — 180 B).
Вовсе неразборчивая и безусловная похвала, высказанная Федромъ Эросу, тогда какъ этотъ ораторъ понималъ его въ значеніи любви только чувственной, тотчасъ замѣчена была Павзаніемъ, который, говоря рѣчь послѣ Федра, счелъ поэтому долгомъ исправить односторонній взглядъ своего предшественника и показать различіе между Эросомъ похвальнымъ и постыднымъ. Эросовъ два, говоритъ онъ, потому что двѣ Афродиты: одна небесная, другая земная или народная. Итакъ, надобно сперва смотрѣть, которой Афродитѣ сопутствуетъ Эросъ, да тогда уже и хвалить его, либо порицать; потому что самъ по себѣ, независимо отъ той или другой Афродиты, онъ ни хорошъ, ни худъ. Принявъ это как-
лепыми выставляются и самые отдельно взятые мысли, и причина нелепости их скрывается именно в том, что выражаемая ими любовь постоянно удерживает характер слепой, чувственной страсти. Так, например, вся сила Эроса, говорит Федр, опирается на стыде в делах постыдных, и на честолюбии в подвигах похвальных; а стыд и честолюбие, по его мнению, зависят не от каких-нибудь психических побуждений, а от эротического отношения между любящимися. Из этого очевидно вытекает заключение, совершенно противное намерению Федра, видно, то есть, что не любовь рождается от Эроса, как хотелось ему доказать, а Эрос от любви, выражающей чувственное отношение любящихся. Не лучше и вторая мысль Федровой речи, что и самая добродетель есть дело Эроса, и что она больше уважается богами, когда от любимого предмета направляется к любящему, нежели когда от любящего к любимому. Явно, что этим положением любовь чувственно-скотская возводится на степень любви чувственно-эгоистической, которая любит другого только в себе, и от любимого предмета требует безусловных жертв; следовательно добродетель, вопреки словам Федра, становится у него уже не делом Эроса, а вынуждением деспота или совершенным рабством (178 B — 180 B).
Вовсе неразборчивая и безусловная похвала, высказанная Федром Эросу, тогда как этот оратор понимал его в значении любви только чувственной, тотчас замечена была Павзанием, который, говоря речь после Федра, счел поэтому долгом исправить односторонний взгляд своего предшественника и показать различие между Эросом похвальным и постыдным. Эросов два, говорит он, потому что две Афродиты: одна небесная, другая земная или народная. Итак, надобно сперва смотреть, которой Афродите сопутствует Эрос, да тогда уже и хвалить его, либо порицать; потому что сам по себе, независимо от той или другой Афродиты, он ни хорош, ни худ. Приняв это как-
