менно во многихъ, притомъ отдѣльныхъ одна отъ другой вещахъ; или съ образовавшимися по ней недѣлимыми сочетается только частями самой себя, — но такимъ образомъ идеи, изъ которыхъ каждая, по природѣ, есть нѣчто одно и составляетъ цѣлое, окажутся явленіями уже не цѣлыми, а до безконечности раздробленными. Нелѣпость этого послѣдняго заключенія видна, говоритъ, и изъ слѣдующаго. Если вещи великія существуютъ идеею великости, но такъ, что идея въ нихъ раздроблена, то выйдетъ, что великое будетъ велико, поколику заключаетъ въ себѣ нѣчто, по великости меньшее. Много сомнѣнія возбуждаетъ также и равность. Быть не можетъ, чтобы надѣленное лишь нѣкоторою частію равности было равно другой вещи, когда часть равности меньше самой равности. Столь же трудно объяснить силу и природу малости (p. 131 A — E). Эти возраженія Парменида касательно связи идей съ чувствопостигаемыми вещами, безъ сомнѣнія, дѣлались и Платону его современниками. Философъ въ своемъ Филебѣ (p. 15) самъ указываетъ на это. О томъ же упоминаетъ Аристотель (Metaph. XII, p. 269, ed. Brand.): «Можетъ казаться невозможнымъ, говоритъ онъ, бытіе сущности — отдѣльное отъ того, чего она сущность; какимъ же образомъ въ самомъ дѣлѣ идеи, будучи сущностями вещей, существовали бы отдѣльно?» Этого вопроса не прошелъ молчаніемъ и Секстъ Эмпирикъ (Pyrrhon. Hypotypos. II, 20): «Если бы можно было сказать, разсуждаетъ онъ, что во всѣхъ видахъ — одинъ родъ, то каждый видъ былъ бы причастенъ или цѣлаго его, или его части. Но быть причастнымъ цѣлаго никакъ нельзя; ибо невозможно одному чему либо, находясь и въ томъ и въ этомъ одинаково, переходить по явленіямъ, такъ, чтобы сохранять для насъ видъ цѣлаго въ каждомъ предметѣ, въ которомъ оно, по предположенію, находится. Если же видъ причастенъ части, то, во первыхъ, за нимъ не послѣдуетъ, какъ полагаютъ, весь родъ, и человѣкъ будетъ не животнымъ, а частію животнаго», и т. д. Отсюда видно, что это сомнѣ-
менно во многих, притом отдельных одна от другой вещах; или с образовавшимися по ней неделимыми сочетается только частями самой себя, — но таким образом идеи, из которых каждая, по природе, есть нечто одно и составляет целое, окажутся явлениями уже не целыми, а до бесконечности раздробленными. Нелепость этого последнего заключения видна, говорит, и из следующего. Если вещи великие существуют идеею великости, но так, что идея в них раздроблена, то выйдет, что великое будет велико, поколику заключает в себе нечто, по великости меньшее. Много сомнения возбуждает также и равность. Быть не может, чтобы наделенное лишь некоторою частью равности было равно другой вещи, когда часть равности меньше самой равности. Столь же трудно объяснить силу и природу малости (p. 131 A — E). Эти возражения Парменида касательно связи идей с чувствопостигаемыми вещами, без сомнения, делались и Платону его современниками. Философ в своем Филебе (p. 15) сам указывает на это. О том же упоминает Аристотель (Metaph. XII, p. 269, ed. Brand.): «Может казаться невозможным, говорит он, бытие сущности — отдельное от того, чего она сущность; каким же образом в самом деле идеи, будучи сущностями вещей, существовали бы отдельно?» Этого вопроса не прошел молчанием и Секст Эмпирик (Pyrrhon. Hypotypos. II, 20): «Если бы можно было сказать, рассуждает он, что во всех видах — один род, то каждый вид был бы причастен или целого его, или его части. Но быть причастным целого никак нельзя; ибо невозможно одному чему-либо, находясь и в том и в этом одинаково, переходить по явлениям, так, чтобы сохранять для нас вид целого в каждом предмете, в котором оно, по предположению, находится. Если же вид причастен части, то, во-первых, за ним не последует, как полагают, весь род, и человек будет не животным, а частью животного», и т. д. Отсюда видно, что это сомне-
