леніе тѣхъ, которые на силу искусства полагаются больше, нежели на законодательство. И такъ, превосходное дѣло не процвѣтаніе законовъ, а то, чтобы кормило государства держалъ въ своихъ рукахъ человѣкъ съ царскимъ умомъ, который будетъ какъ бы νόμος ἔμφυχος, — не мертвымъ, а живымъ закономъ государства (p. 291 C — 297 B).
Никогда не можетъ быть, чтобы многочисленная толпа пріобрѣла такое знаніе и мудро управляла государствомъ. Правильное управленіе есть преимущество весьма не многихъ, даже одного. А такъ называемыя республики суть не иное что, какъ наилучшія подражанія этой формѣ правленія, болѣе или менѣе къ ней приближающіяся. Для сохраненія себя, республики принуждены бываютъ усвоить постановленія того наилучшаго государства, и начинаютъ заботиться о томъ, что мы сейчасъ одобрили, хоть это и не самое хорошее, — чтобы, т. е., никто изъ гражданъ не смѣлъ поступать противъ законовъ, а иначе подвергался наказанію и смерти. Это — форма вторая, послѣ той первой, которую мы описали (p. 297 B — E).
Давай же теперь изобразимъ яснѣе, какъ произошла эта, названная нами второю. Души людей обыкновенныхъ не понимаютъ величія и превосходства того истинно царскаго искусства, и отъ этого ускоряется его погибель, равно какъ и погибель другихъ искусствъ. Не зная ихъ, грубый народъ отнимаетъ у людей знающихъ всю власть наставленія, и постановляетъ свои законы, чтобы съ ними соображаемы были всѣ дѣйствія. Очевидно, что, подъ вліяніемъ запретительнаго закона, не сдѣлано будетъ никакихъ изобрѣтеній, на расширеніе и усовершенствованіе искусствъ, и жизнь, скучная уже и теперь, сдѣлается еще несноснѣе (p. 297 E — 299 E).
И это уже, само, по себѣ, зло; но будетъ зло еще большее, если человѣкъ, поставленный стражемъ законовъ, окажетъ пренебреженіе къ ихъ авторитету и, для какихъ нибудь своекорыстныхъ цѣлей, станетъ ослаблять силу ихъ.
ление тех, которые на силу искусства полагаются больше, нежели на законодательство. Итак, превосходное дело не процветание законов, а то, чтобы кормило государства держал в своих руках человек с царским умом, который будет как бы νόμος ἔμφυχος, — не мертвым, а живым законом государства (p. 291 C — 297 B).
Никогда не может быть, чтобы многочисленная толпа приобрела такое знание и мудро управляла государством. Правильное управление есть преимущество весьма немногих, даже одного. А так называемые республики суть не иное что, как наилучшие подражания этой форме правления, более или менее к ней приближающиеся. Для сохранения себя, республики принуждены бывают усвоить постановления того наилучшего государства, и начинают заботиться о том, что мы сейчас одобрили, хоть это и не самое хорошее, — чтобы, т. е., никто из граждан не смел поступать против законов, а иначе подвергался наказанию и смерти. Это — форма вторая, после той первой, которую мы описали (p. 297 B — E).
Давай же теперь изобразим яснее, как произошла эта, названная нами второю. Души людей обыкновенных не понимают величия и превосходства того истинно царского искусства, и от этого ускоряется его погибель, равно как и погибель других искусств. Не зная их, грубый народ отнимает у людей знающих всю власть наставления, и постановляет свои законы, чтобы с ними соображаемы были все действия. Очевидно, что, под влиянием запретительного закона, не сделано будет никаких изобретений, на расширение и усовершенствование искусств, и жизнь, скучная уже и теперь, сделается еще несноснее (p. 297 E — 299 E).
И это уже, само, по себе, зло; но будет зло еще большее, если человек, поставленный стражем законов, окажет пренебрежение к их авторитету и, для каких-нибудь своекорыстных целей, станет ослаблять силу их.