прежде ничего не смыслилъ: стало быть и учится тотъ, кто прежде ничего не зналъ.
Вотъ первый опытъ софистическихъ уроковъ въ добродѣтели! Сократъ, боясь, что эти мудрецы никогда не кончатъ дивныхъ своихъ силлогизмовъ, вѣжливо прерываетъ ихъ, и убѣждаетъ Клиніаса не смущаться такими шутками. Нѣтъ сомнѣнія, говоритъ онъ, что Эвтидемъ и Діонисіодоръ отъ шутокъ скоро перейдутъ къ настоящему дѣлу и введутъ насъ въ таинства своей науки. Потомъ, отвлекая софистовъ отъ пустословія, учтиво напоминаетъ имъ о данномъ обѣщаніи преподать юношѣ добродѣтель: а такъ какъ они уже уклонились отъ своей темы; то вызывается представить образецъ, какъ бы, по его мнѣнію, надлежало вести разговоръ объ избранномъ предметѣ.
Такимъ образомъ, за нелѣпыми умозаключеніями софистовъ, весьма кстати слѣдуетъ примѣръ Сократовой логики. Сократъ начинаетъ разсуждать дѣйствительно о добродѣтели, и ведетъ рѣчь, уклоняясь отъ всякаго щегольства діалектическими тонкостями. Онъ заботится только о томъ, какъ бы точнѣе и проще опредѣлить понятія о вещахъ, свойственныя всѣмъ умнымъ людямъ. Сущность его бесѣды состоитъ въ слѣдующемъ. Всѣ мы, говоритъ онъ, ищемъ счастія и всѣ полагаемъ его въ обладаніи благами: а что благо, и что зло, — о томъ мнѣнія людей весьма различны. Обыкновенно благами почитаются: богатство, здоровье, красота тѣла, знаменитость происхожденія, власть, могущество. Но къ благамъ безъ сомнѣнія должны быть причислены также: умѣренность, справедливость, мужество, мудрость. А точнѣе сказать, такъ счастіе наше состоитъ не въ чемъ иномъ, какъ въ одной мудрости. Чья душа украшается ею, тому конечно нельзя отказать въ имени счастливца. Богатство, почести и все другое, что люди обыкновенно почитаютъ благомъ, не тогда ли только составляютъ наше счастіе, когда мы умѣемъ справедливо употреблять ихъ? А это зависитъ опять отъ мудрости. Отсюда Сократъ заключаетъ,
прежде ничего не смыслил: стало быть и учится тот, кто прежде ничего не знал.
Вот первый опыт софистических уроков в добродетели! Сократ, боясь, что эти мудрецы никогда не кончат дивных своих силлогизмов, вежливо прерывает их, и убеждает Клиниаса не смущаться такими шутками. Нет сомнения, говорит он, что Эвтидем и Дионисиодор от шуток скоро перейдут к настоящему делу и введут нас в таинства своей науки. Потом, отвлекая софистов от пустословия, учтиво напоминает им о данном обещании преподать юноше добродетель: а так как они уже уклонились от своей темы; то вызывается представить образец, как бы, по его мнению, надлежало вести разговор об избранном предмете.
Таким образом, за нелепыми умозаключениями софистов, весьма кстати следует пример Сократовой логики. Сократ начинает рассуждать действительно о добродетели, и ведет речь, уклоняясь от всякого щегольства диалектическими тонкостями. Он заботится только о том, как бы точнее и проще определить понятия о вещах, свойственные всем умным людям. Сущность его беседы состоит в следующем. Все мы, говорит он, ищем счастья и все полагаем его в обладании благами: а что благо, и что зло, — о том мнения людей весьма различны. Обыкновенно благами почитаются: богатство, здоровье, красота тела, знаменитость происхождения, власть, могущество. Но к благам без сомнения должны быть причислены также: умеренность, справедливость, мужество, мудрость. А точнее сказать, так счастье наше состоит не в чём ином, как в одной мудрости. Чья душа украшается ею, тому конечно нельзя отказать в имени счастливца. Богатство, почести и всё другое, что люди обыкновенно почитают благом, не тогда ли только составляют наше счастье, когда мы умеем справедливо употреблять их? А это зависит опять от мудрости. Отсюда Сократ заключает,
