ныхъ изображеній, въ праздникъ великихъ Панаѳиней[1] перевозится въ Акрополисъ? Назовемъ ли все это истиннымъ, Эвтифронъ?
Эвт. Не одно это, Сократъ; я, если угодно, разскажу тебѣ о дѣлахъ божественныхъ много и другаго, и увѣренъ, что, слушая меня, ты изумишься.
Сокр. Неудивительно; но объ этомъ разскажешь мнѣ когда-нибудь на досугѣ; а теперь попытайся объяснить то, о D. чемъ я недавно просилъ тебя. Вѣдь ты, другъ мой, еще не разрѣшилъ удовлетворительно перваго моего вопроса: въ чемъ состоитъ святое? а только сказалъ мнѣ, будто святымъ называешь то, что теперь дѣлаешь, то-есть, обвиняешь отца въ убійствѣ.
Эвт. И сказалъ правду, Сократъ.
Сокр. Можетъ быть. Но называешь ли ты, Эвтифронъ, и многіе другіе поступки святыми?
Эвт. Конечно.
Сокр. А помнишь ли, что я спрашивалъ тебя не объ од-
- ↑ Въ праздникъ великихъ Панаѳиней. Этотъ праздникъ установленъ въ честь Минервы Эрихтоніемъ, сыномъ Вулкана, и потому названъ Аѳинеею, Ἀθήναια. Harpocration. Имя же Панаѳинеи получилъ онъ, говорятъ, отъ того, что Тезей, соединивъ всѣ аттическія племена въ одно общество, призналъ нужнымъ увѣковѣчить память этого событія всенароднымъ праздникомъ, или, по Плутарху, παναθήναια θυσίαν ἐποίησε κοινήν. Панаѳиней было двѣ, великая и малая: первая совершалась чрезъ пять лѣтъ, вторая ежегодно, а по другимъ свидѣтелямъ, чрезъ три года. На каждую изъ нихъ отдѣльныя Греческія племена присылали въ Аѳины быка для публичной жертвы. На этомъ основывается шутка Аристофана въ Облакахъ, что въ праздникъ Панаѳиней Аѳины бываютъ весьма богаты рогами (т. е въ Аѳинахъ тогда господствовало чрезвычайное пьянство).
лись видѣть на ней имена свои. Процессія съ Минервиною мантіею отличалась величайшею пышностію: въ ней участвовали не только Аѳиняне всѣхъ сословій, половъ и возрастовъ, но и иностранцы, къ этому времени стекавшіеся въ Аѳины. Въ процессіи старики обязаны были идти съ оливковыми вѣтвями, мужчины помоложе — съ заступами, а женщины — съ кувшинами и зонтиками. Подъ словомъ πέπλος разумѣлась также и обыкновенная мантія, употреблявшаяся восточными народами, Греками и Римлянами. Она была чрезвычайно длинна и широка, такъ что закрывала не только весь станъ человѣка, но и лице его; при томъ дѣлалась изъ самой тонкой ткани, что заставило Сенеку назвать ее nebulam et ventum textilem. Сравн. Lippoman. Gen. c. 38 и 14.
ных изображений, в праздник великих Панафиней[1] перевозится в Акрополис? Назовем ли всё это истинным, Эвтифрон?
Эвт. Не одно это, Сократ; я, если угодно, расскажу тебе о делах божественных много и другого, и уверен, что, слушая меня, ты изумишься.
Сокр. Неудивительно; но об этом расскажешь мне когда-нибудь на досуге; а теперь попытайся объяснить то, о D. чём я недавно просил тебя. Ведь ты, друг мой, еще не разрешил удовлетворительно первого моего вопроса: в чём состоит святое? а только сказал мне, будто святым называешь то, что теперь делаешь, то есть, обвиняешь отца в убийстве.
Эвт. И сказал правду, Сократ.
Сокр. Может быть. Но называешь ли ты, Эвтифрон, и многие другие поступки святыми?
Эвт. Конечно.
Сокр. А помнишь ли, что я спрашивал тебя не об од-
————————————
- ↑ В праздник великих Панафиней. Этот праздник установлен в честь Минервы Эрихтонием, сыном Вулкана, и потому назван Афинеею, Ἀθήναια. Harpocration. Имя же Панафинеи получил он, говорят, от того, что Тезей, соединив все аттические племена в одно общество, признал нужным увековечить память этого события всенародным праздником, или, по Плутарху, παναθήναια θυσίαν ἐποίησε κοινήν. Панафиней было две, великая и малая: первая совершалась чрез пять лет, вторая ежегодно, а по другим свидетелям, чрез три года. На каждую из них отдельные Греческие племена присылали в Афины быка для публичной жертвы. На этом основывается шутка Аристофана в Облаках, что в праздник Панафиней Афины бывают весьма богаты рогами (т. е в Афинах тогда господствовало чрезвычайное пьянство).
лись видеть на ней имена свои. Процессия с Минервиною мантиею отличалась величайшею пышностью: в ней участвовали не только Афиняне всех сословий, полов и возрастов, но и иностранцы, к этому времени стекавшиеся в Афины. В процессии старики обязаны были идти с оливковыми ветвями, мужчины помоложе — с заступами, а женщины — с кувшинами и зонтиками. Под словом πέπλος разумелась также и обыкновенная мантия, употреблявшаяся восточными народами, Греками и Римлянами. Она была чрезвычайно длинна и широка, так что закрывала не только весь стан человека, но и лице его; при том делалась из самой тонкой ткани, что заставило Сенеку назвать ее nebulam et ventum textilem. Сравн. Lippoman. Gen. c. 38 и 14.
