моему мнѣнію, очень походитъ на то, какъ еслибы кто-нибудь, говоря объ умершемъ старомъ ткачѣ, сталъ утверждать, что онъ не уничтожился, но, вѣроятно, гдѣ-нибудь существуетъ, и въ доказательство указывалъ бы на одежду, въ которую одѣтъ именно тотъ, кто выткалъ ее, и которая сохранилась, не исчезла. Когда же не повѣрили бы ему, — онъ спросилъ бы: что долговѣчнѣе, природа человѣка, C. или природа платья, которое употребляется и носится? и изъ отвѣта, что природа человѣка гораздо долговѣчнѣе, вывелъ бы заключеніе: если и кратковременнѣйшее не уничтожилось, то тѣмъ болѣе цѣлъ человѣкъ. Но это, Симміасъ, думаю, не такъ. Смотри-ка и ты, что я говорю. Всякій можетъ понять, что, утверждая подобныя вещи, мы утверждали бы нелѣпость. Правда, что тотъ ткачь, износивъ и соткавъ много подобныхъ платьевъ, пересталъ D. существовать, хотя позднѣе первыхъ, однакожъ раньше послѣдняго: но отсюда не слѣдуетъ, что человѣкъ хуже и слабѣе платья. Этимъ самымъ подобіемъ можетъ, по видимому, выражаться отношеніе души къ тѣлу: кто говорилъ бы о нихъ именно это, тотъ, по моему мнѣнію, говорилъ бы вѣрно, что, то-есть, душа долговременнѣе, а тѣло слабѣе и кратковременнѣе, хотя также въ правѣ E. былъ бы прибавить, что каждая душа изнашиваетъ много тѣлъ, особенно когда проживаетъ много лѣтъ; ибо если при жизни человѣка тѣло течетъ и исчезаетъ, а душа непрестанно воспроизводитъ изнашивающуюся ткань, то, при уничтоженіи своемъ, находясь въ послѣдней, она погибаетъ прежде одной этой. Когда же душа исчезла, тогда-то уже тѣло обнаруживаетъ свойство собственной слабости, то-есть, предается гніенію и скоро распадается. Значитъ, основываясь на этомъ доказательствѣ, еще нельзя быть вполнѣ 88. увѣреннымъ, что послѣ смерти наша душа гдѣ-нибудь существуетъ. Положимъ, иной допуститъ и болѣе, нежели сколько ты утверждаешь, — допуститъ, что душа не только существовала до времени нашего рожденія, но что нѣтъ
моему мнению, очень походит на то, как если бы кто-нибудь, говоря об умершем старом ткаче, стал утверждать, что он не уничтожился, но, вероятно, где-нибудь существует, и в доказательство указывал бы на одежду, в которую одет именно тот, кто выткал ее, и которая сохранилась, не исчезла. Когда же не поверили бы ему, — он спросил бы: что долговечнее, природа человека, C. или природа платья, которое употребляется и носится? и из ответа, что природа человека гораздо долговечнее, вывел бы заключение: если и кратковременнейшее не уничтожилось, то тем более цел человек. Но это, Симмиас, думаю, не так. Смотри-ка и ты, что я говорю. Всякий может понять, что, утверждая подобные вещи, мы утверждали бы нелепость. Правда, что тот ткачь, износив и соткав много подобных платьев, перестал D. существовать, хотя позднее первых, однакож раньше последнего: но отсюда не следует, что человек хуже и слабее платья. Этим самым подобием может, по-видимому, выражаться отношение души к телу: кто говорил бы о них именно это, тот, по моему мнению, говорил бы верно, что, то есть, душа долговременнее, а тело слабее и кратковременнее, хотя также вправе E. был бы прибавить, что каждая душа изнашивает много тел, особенно когда проживает много лет; ибо если при жизни человека тело течет и исчезает, а душа непрестанно воспроизводит изнашивающуюся ткань, то, при уничтожении своем, находясь в последней, она погибает прежде одной этой. Когда же душа исчезла, тогда-то уже тело обнаруживает свойство собственной слабости, то есть, предается гниению и скоро распадается. Значит, основываясь на этом доказательстве, еще нельзя быть вполне 88. уверенным, что после смерти наша душа где-нибудь существует. Положим, иной допустит и более, нежели сколько ты утверждаешь, — допустит, что душа не только существовала до времени нашего рождения, но что нет
