Алк. Такъ еслибы они были образованы, то намѣревающійся вступить въ состязаніе съ ними, конечно, долженъ бы учиться и упражняться, какъ бы готовясь противъ бойцовъ; а теперь это — люди неученые, и однакожъ принимаютъ участіе въ дѣлахъ гражданскихъ: для чего же упражняться и озабочивать себя наукою? Вѣдь я увѣренъ, что способностями далеко превзойду ихъ[1].
C.Сокр. Ахъ, что ты сказалъ, почтеннѣйшій! Это вовсе не достойно ни твоего лица, ни другихъ твоихъ качествъ.
Алк. Что же тутъ особеннаго и на что мѣтишь ты, Сократъ?
Сокр. Досадно мнѣ и за тебя, и за мою любовь.
Алк. Отчего?
Сокр. Пусть бы ты предполагалъ борьбу съ домашними.
Алк. А то съ кѣмъ же?
Сокр. И объ этомъ-то можетъ спрашивать человѣкъ, думающій о себѣ такъ высоко?
D.Алк. Что ты говоришь? развѣ не съ ними будетъ у меня борьба?
Сокр. Да представь, что ты управляешь хоть гребнымъ судномъ, имѣющимъ вступить въ сраженіе: довольно ли для тебя быть въ управленіи лучше всѣхъ корабельныхъ твоихъ соратниковъ? Или можетъ быть ты призналъ бы дѣломъ болѣе нужнымъ смотрѣть на истинныхъ своихъ враговъ, чѣмъ, какъ теперь, на сподвижниковъ въ боѣ? Надобно то-есть до
- ↑ Вѣдь я увѣренъ, что способностями далеко превзойду ихъ. Это самомнѣніе, опирающееся на естественныхъ способностяхъ и принимающее ихъ вмѣсто познаній, можно почитать существенною и самою замѣтною чертою Алкивіадова характера. Дарованіе его сильное, но юное и, по юности, почти всегда живое, нерѣдко презирало опытность, требующую копотливости, усидчивости, долговременныхъ трудовъ, и только тогда начинало оцѣнивать ее, когда убѣждалось, что отъ легкихъ скачковъ молодаго коня не происходитъ ничего, кромѣ пыли. Такіе Алкивіады были гибельны и для самихъ себя и для другихъ, если не чувствовали надъ собою не только равныхъ имъ дарованій, но и пріобрѣтаемой трудомъ опытности, и почитали себя въ правѣ говорить: «Правители города, исключая немногихъ, мнѣ кажутся людьми необразованными.»
Алк. Так если бы они были образованы, то намеревающийся вступить в состязание с ними, конечно, должен бы учиться и упражняться, как бы готовясь против бойцов; а теперь это — люди неученые, и однакож принимают участие в делах гражданских: для чего же упражняться и озабочивать себя наукою? Ведь я уверен, что способностями далеко превзойду их[1].
C.Сокр. Ах, что ты сказал, почтеннейший! Это вовсе не достойно ни твоего лица, ни других твоих качеств.
Алк. Что же тут особенного и на что метишь ты, Сократ?
Сокр. Досадно мне и за тебя, и за мою любовь.
Алк. Отчего?
Сокр. Пусть бы ты предполагал борьбу с домашними.
Алк. А то с кем же?
Сокр. И об этом-то может спрашивать человек, думающий о себе так высоко?
D.Алк. Что ты говоришь? разве не с ними будет у меня борьба?
Сокр. Да представь, что ты управляешь хоть гребным судном, имеющим вступить в сражение: довольно ли для тебя быть в управлении лучше всех корабельных твоих соратников? Или может быть ты признал бы делом более нужным смотреть на истинных своих врагов, чем, как теперь, на сподвижников в бое? Надобно то есть до
————————————
- ↑ Ведь я уверен, что способностями далеко превзойду их. Это самомнение, опирающееся на естественных способностях и принимающее их вместо познаний, можно почитать существенною и самою заметною чертою Алкивиадова характера. Дарование его сильное, но юное и, по юности, почти всегда живое, нередко презирало опытность, требующую копотливости, усидчивости, долговременных трудов, и только тогда начинало оценивать ее, когда убеждалось, что от легких скачков молодого коня не происходит ничего, кроме пыли. Такие Алкивиады были гибельны и для самих себя и для других, если не чувствовали над собою не только равных им дарований, но и приобретаемой трудом опытности, и почитали себя вправе говорить: «Правители города, исключая немногих, мне кажутся людьми необразованными.»
