мы что-нибудь смертію? — Конечно, отвѣчалъ Симміасъ. — Не есть ли она отрѣшеніе души отъ тѣла? Умереть не то ли значитъ, что и тѣло, отрѣшенное отъ души, существуетъ особо, само по себѣ, и душа, отрѣшившаяся отъ тѣла, существуетъ сама по себѣ? Иное ли что-нибудь, или это называется смертію? — Это, а не иное, отвѣчалъ онъ. — Смотри же, добрякъ, не то ли покажется и тебѣ, что мнѣ: вѣдь отсюда-то D. особенно мы уразумѣемъ предметъ своего изслѣдованія. Думаешь ли, что философу свойственно заботиться о тѣхъ, такъ называемыхъ, удовольствіяхъ, которыя состоятъ въ пищѣ и питьѣ? — Всего менѣе, Сократъ, отвѣчалъ Симміасъ. — Ну, а объ удовольствіяхъ любви? — Отнюдь нѣтъ. — Что еще? думаешь ли, что такой человѣкъ считаетъ уважительнымъ всякое другое попеченіе, относящееся къ тѣлу? Напримѣръ, цѣнитъ онъ или не цѣнитъ пріобрѣтеніе отличной одежды, обуви, и иныхъ украшеній тѣла, когда нѣтъ E. большой необходимости пріобрѣсть ихъ? — Истинный философъ, кажется, не цѣнитъ этого, сказалъ Симміасъ. — Слѣдовательно, тебѣ вообще кажется, продолжалъ Сократъ, что его дѣятельность направлена не къ тѣлу, что онъ, сколько возможно, удаляется отъ него и обращается къ душѣ? — Кажется. — Значитъ, философа можно узнать прежде всего по тому, что онъ-то особенно, — болѣе чѣмъ прочіе люди, 65. устраняетъ душу отъ сообщенія съ тѣломъ. — Повидимому такъ. — А вѣдь многимъ, Симміасъ, вѣроятно представляется, что безъ подобныхъ пріятностей и безъ участія въ нихъ не стоитъ жить, что не заботящійся объ удовольствіяхъ, относящихся къ тѣлу, живетъ близъ смерти. — Ты говоришь очень справедливо. — Но что думать о самомъ пріобрѣтеніи разумѣнія? Препятствуетъ, или нѣтъ, тѣло, когда кто беретъ B. его въ часть для такого пріобрѣтенія? Я хочу сказать, — зрѣніе и слухъ представляютъ ли людямъ какую-нибудь истину, какъ безпрестанно щебечутъ намъ по крайней мѣрѣ поэты? или мы не слышимъ и не видимъ ничего опредѣленнаго? Если же эти чувства невѣрны и неясны, то прочія и того менѣе;
мы что-нибудь смертию? — Конечно, отвечал Симмиас. — Не есть ли она отрешение души от тела? Умереть не то ли значит, что и тело, отрешенное от души, существует особо, само по себе, и душа, отрешившаяся от тела, существует сама по себе? Иное ли что-нибудь, или это называется смертию? — Это, а не иное, отвечал он. — Смотри же, добряк, не то ли покажется и тебе, что мне: ведь отсюда-то D. особенно мы уразумеем предмет своего исследования. Думаешь ли, что философу свойственно заботиться о тех, так называемых, удовольствиях, которые состоят в пище и питье? — Всего менее, Сократ, отвечал Симмиас. — Ну, а об удовольствиях любви? — Отнюдь нет. — Что еще? думаешь ли, что такой человек считает уважительным всякое другое попечение, относящееся к телу? Например, ценит он или не ценит приобретение отличной одежды, обуви, и иных украшений тела, когда нет E. большой необходимости приобресть их? — Истинный философ, кажется, не ценит этого, сказал Симмиас. — Следовательно, тебе вообще кажется, продолжал Сократ, что его деятельность направлена не к телу, что он, сколько возможно, удаляется от него и обращается к душе? — Кажется. — Значит, философа можно узнать прежде всего по тому, что он-то особенно, — более чем прочие люди, 65. устраняет душу от сообщения с телом. — По-видимому так. — А ведь многим, Симмиас, вероятно представляется, что без подобных приятностей и без участия в них не стоит жить, что не заботящийся об удовольствиях, относящихся к телу, живет близ смерти. — Ты говоришь очень справедливо. — Но что думать о самом приобретении разумения? Препятствует, или нет, тело, когда кто берет B. его в часть для такого приобретения? Я хочу сказать, — зрение и слух представляют ли людям какую-нибудь истину, как беспрестанно щебечут нам по крайней мере поэты? или мы не слышим и не видим ничего определенного? Если же эти чувства неверны и неясны, то прочие и того менее;
