сомнѣнія, сказалъ онъ; ты правду говоришь, Сократъ. — Пускай, примолвилъ я. Значитъ, если мы положимъ, что справедливый человѣкъ, справедливый городъ и живущая въ нихъ справедливость — найдены; то не покажется, думаю, будто мы въ заблужденіи. — Отнюдь нѣтъ, клянусь Зевсомъ, сказалъ онъ. — Такъ утвердимъ это? — Утвердимъ. —
Пускай, сказалъ я. Теперь, думаю, надобно изслѣдовать несправедливость. — Явно, что это. — Не должна ли она быть нѣкоторымъ возмущеніемъ опять тѣхъ же трехъ родовъ, B. то-есть: многозатѣйливостію, вмѣшательствомъ и возстаніемъ одной части противъ всей души, чтобы начальствовать надъ нею, тогда какъ къ ней это нейдетъ, тогда какъ по природѣ она такова, что должна служить роду дѣйствительно господствующему? Вѣдь что-то такое, думаю, будемъ мы разумѣть подъ ихъ волненіемъ, то-есть, разумѣть заблужденіе, несправедливость, распутство, трусость, невѣжество, и вообще всякое зло. — Это, именно это, сказалъ онъ. — Но дѣлать C. неправду и обижать, или опять, поступать справедливо, — все это, продолжалъ я, не ясно ли уже открывается, если ясны несправедливость и справедливость? — Какъ это? — Такъ, сказалъ я, что онѣ ничѣмъ не отличаются отъ состояній человѣка здороваго и больнаго; только первыя состоянія бываютъ въ душѣ, а послѣднія — въ тѣлѣ. — Какимъ образомъ? спросилъ онъ. — Состоянія здоровыя, конечно, сообщаютъ здоровье, а болѣзненныя — болѣзни. — Да. — Не такъ же ли и дѣятельность справедливая сообщаетъ справедливость, а несправедливая — несправедливость? — Необходимо. — Но сообщить здоровье не значитъ ли — части тѣла поставить въ состояніе D. господствованія и подчиненности, свойственное каждой по природѣ? а сообщеніе болѣзни не въ томъ ли состоитъ, что онѣ господствуютъ и подчиняются несогласно съ природою? — Конечно въ томъ. — И опять, продолжалъ я, сообщать справедливость не значитъ ли — части души поставлять въ состояніе господствованія и подчиненности соотвѣтственно ихъ природѣ? а сообщеніе несправедливости не тѣмъ ли обнаруживается, что
сомнения, сказал он; ты правду говоришь, Сократ. — Пускай, примолвил я. Значит, если мы положим, что справедливый человек, справедливый город и живущая в них справедливость — найдены; то не покажется, думаю, будто мы в заблуждении. — Отнюдь нет, клянусь Зевсом, сказал он. — Так утвердим это? — Утвердим. —
Пускай, сказал я. Теперь, думаю, надобно исследовать несправедливость. — Явно, что это. — Не должна ли она быть некоторым возмущением опять тех же трех родов, B. то есть: многозатейливостию, вмешательством и восстанием одной части против всей души, чтобы начальствовать над нею, тогда как к ней это нейдет, тогда как по природе она такова, что должна служить роду действительно господствующему? Ведь что-то такое, думаю, будем мы разуметь под их волнением, то есть, разуметь заблуждение, несправедливость, распутство, трусость, невежество, и вообще всякое зло. — Это, именно это, сказал он. — Но делать C. неправду и обижать, или опять, поступать справедливо, — всё это, продолжал я, не ясно ли уже открывается, если ясны несправедливость и справедливость? — Как это? — Так, сказал я, что они ничем не отличаются от состояний человека здорового и больного; только первые состояния бывают в душе, а последние — в теле. — Каким образом? спросил он. — Состояния здоровые, конечно, сообщают здоровье, а болезненные — болезни. — Да. — Не так же ли и деятельность справедливая сообщает справедливость, а несправедливая — несправедливость? — Необходимо. — Но сообщить здоровье не значит ли — части тела поставить в состояние D. господствования и подчиненности, свойственное каждой по природе? а сообщение болезни не в том ли состоит, что они господствуют и подчиняются несогласно с природою? — Конечно в том. — И опять, продолжал я, сообщать справедливость не значит ли — части души поставлять в состояние господствования и подчиненности соответственно их природе? а сообщение несправедливости не тем ли обнаруживается, что
