своего особаго дѣла? — И очень. — Ну-ка, отвѣчай, скажемъ мы ему: такъ ли ты говорилъ, что одинъ къ чему нибудь способенъ, а другой неспособенъ, поколику тотъ чему-нибудь научается легко, а этотъ — съ трудомъ; что одинъ, и немного поучившись, бываетъ очень изобрѣтателенъ въ томъ, чему учился, а другой, и долго занимавшись ученіемъ и упражнявшись, не сохраняетъ въ памяти того, что узналъ; и что тѣлесныя условія у перваго достаточно содѣйствуютъ его C. разсудку, а у послѣдняго — противятся ему? Этимъ ли, или чѣмъ инымъ, опредѣлилъ ты способнаго къ каждому дѣлу и неспособнаго? — Никто не скажетъ, что инымъ, отвѣчалъ онъ. — Такъ знаешь ли ты какое-нибудь изъ человѣческихъ занятій, въ которомъ родъ мужчинъ не былъ бы по всему этому превосходнѣе рода женщинъ? Или мы пустимся въ перечисленія, говоря о тканьѣ, о приготовленіи блиновъ и мясныхъ блюдъ, въ чемъ родъ женщинъ кажется-таки чѣмъ-то, D. и въ чемъ уступая роду мужчинъ, онъ былъ бы очень смѣшонъ? — Ты правду говоришь, сказалъ онъ, что одинъ родъ, какъ принято вѣрить, во всемъ гораздо ниже другаго. Многія женщины, конечно, во многомъ лучше многихъ мужчинъ; но вообще бываетъ такъ, какъ ты говоришь. — Итакъ, у распорядителей государства, другъ мой, нѣтъ никакого дѣла, которое было бы свойственно женщинѣ, поколику она женщина, или мужчинѣ, поколику онъ мужчина. Силы природы равно разлиты въ обоихъ живыхъ существахъ: по природѣ всѣмъ дѣламъ причастна и женщина, всѣмъ и мужчина; но женщина E. во всемъ слабѣе мужчины. — Конечно. — Такъ неужели мы будемъ все предписывать мужчинамъ, а женщинѣ ничего? — Какъ можно? — Напротивъ, можетъ случиться, думаю, что одну женщину мы назовемъ врачевательницею, а другую — нѣтъ, одну — музыкантшею, а другую — по природѣ неспособною къ музыкѣ. — Почему не назвать? — Значитъ, одну 456. также гимнастичною и воинственною, а другую — рожденною не для войны и гимнастики? — Да, я думаю. — Что еще? одну — любительницею мудрости (φιλόσοφος), а другую — ненавистни-
своего особого дела? — И очень. — Ну-ка, отвечай, скажем мы ему: так ли ты говорил, что один к чему-нибудь способен, а другой неспособен, поколику тот чему-нибудь научается легко, а этот — с трудом; что один, и немного поучившись, бывает очень изобретателен в том, чему учился, а другой, и долго занимавшись учением и упражнявшись, не сохраняет в памяти того, что узнал; и что телесные условия у первого достаточно содействуют его C. рассудку, а у последнего — противятся ему? Этим ли, или чем иным, определил ты способного к каждому делу и неспособного? — Никто не скажет, что иным, отвечал он. — Так знаешь ли ты какое-нибудь из человеческих занятий, в котором род мужчин не был бы по всему этому превосходнее рода женщин? Или мы пустимся в перечисления, говоря о тканье, о приготовлении блинов и мясных блюд, в чём род женщин кажется-таки чем-то, D. и в чём уступая роду мужчин, он был бы очень смешон? — Ты правду говоришь, сказал он, что один род, как принято верить, во всём гораздо ниже другого. Многие женщины, конечно, во многом лучше многих мужчин; но вообще бывает так, как ты говоришь. — Итак, у распорядителей государства, друг мой, нет никакого дела, которое было бы свойственно женщине, поколику она женщина, или мужчине, поколику он мужчина. Силы природы равно разлиты в обоих живых существах: по природе всем делам причастна и женщина, всем и мужчина; но женщина E. во всём слабее мужчины. — Конечно. — Так неужели мы будем всё предписывать мужчинам, а женщине ничего? — Как можно? — Напротив, может случиться, думаю, что одну женщину мы назовем врачевательницею, а другую — нет, одну — музыкантшею, а другую — по природе неспособною к музыке. — Почему не назвать? — Значит, одну 456. также гимнастичною и воинственною, а другую — рожденною не для войны и гимнастики? — Да, я думаю. — Что еще? одну — любительницею мудрости (φιλόσοφος), а другую — ненавистни-
