негодуя изъ-за него, что мы ввѣряли ему города? слыша теперешнія наши слова, сдѣлаются ли они болѣе кроткими? — Конечно, сказалъ онъ, если разсудительны. — Да и что возразятъ D. они? неужели то, что философы — не любители сущаго и истины? — Это было бы совершенно нелѣпо, сказалъ онъ. — Или то, что собственная ихъ природа, которую мы разсмотрѣли, не наилучшая? — И этого не возразятъ. — Что же? такая природа, упражняемая надлежащимъ дѣломъ, не будетъ ли совершенно доброю и философскою, больше чѣмъ другая? Или такими назовутъ скорѣе тѣхъ, которыхъ мы E. отдѣлили? — Невѣроятно. — Будутъ ли они еще злиться на насъ за тѣ слова, что пока городъ не станетъ подъ власть рода философскаго, — не отдохнуть отъ золъ ни городу, ни гражданамъ, и что правительство, которое мы изображаемъ словомъ, не закончится дѣломъ? — Можетъ быть, не много, сказалъ онъ. — А хочешь ли, спросилъ я, мы скажемъ, что они не немного будутъ злы, но совершенно усмирятся и убѣдятся, такъ что, если не отъ чего другаго, то согласятся 502. отъ стыда? — И очень, сказалъ онъ. — Пусть же будутъ они убѣждены въ этомъ, продолжалъ я: но кто усомнится въ томъ, что у царей и властителей могутъ раждаться дѣти съ природою философскою? — Никто, сказалъ онъ. — А скажетъ ли кто-нибудь, что родившись, они по крайней необходимости испортятся? B. Что трудно имъ сохраниться, — въ томъ согласны и мы; но что во всѣ времена изъ всѣхъ ихъ никогда не сохранился ни одинъ, — найдется ли кто, сомнѣвающійся въ этомъ? — Какъ найтись? — А одинъ достаточенъ, продолжалъ я, если городъ будетъ послушенъ ему, чтобы совершить все, нынѣ невѣроятное. — Достаточенъ, сказалъ онъ. — Вѣдь когда правитель, примолвилъ я, даетъ законы и должности, которыя разсмотрѣны нами, — гражданамъ нельзя не хотѣть исполнять ихъ. — Никакимъ образомъ. — Но удивительно ли и не возможно ли, чтобы кажущееся намъ показалось и другимъ? C. — Я-то не думаю, сказалъ онъ. — А мы прежде, думаю, достаточно разсмотрѣли, что самое-то лучшее есть воз-
негодуя из-за него, что мы вверяли ему города? слыша теперешние наши слова, сделаются ли они более кроткими? — Конечно, сказал он, если рассудительны. — Да и что возразят D. они? неужели то, что философы — не любители сущего и истины? — Это было бы совершенно нелепо, сказал он. — Или то, что собственная их природа, которую мы рассмотрели, не наилучшая? — И этого не возразят. — Что же? такая природа, упражняемая надлежащим делом, не будет ли совершенно доброю и философскою, больше чем другая? Или такими назовут скорее тех, которых мы E. отделили? — Невероятно. — Будут ли они еще злиться на нас за те слова, что пока город не станет под власть рода философского, — не отдохнуть от зол ни городу, ни гражданам, и что правительство, которое мы изображаем словом, не закончится делом? — Может быть, немного, сказал он. — А хочешь ли, спросил я, мы скажем, что они не немного будут злы, но совершенно усмирятся и убедятся, так что, если не от чего другого, то согласятся 502. от стыда? — И очень, сказал он. — Пусть же будут они убеждены в этом, продолжал я: но кто усомнится в том, что у царей и властителей могут рождаться дети с природою философскою? — Никто, сказал он. — А скажет ли кто-нибудь, что родившись, они по крайней необходимости испортятся? B. Что трудно им сохраниться, — в том согласны и мы; но что во все времена из всех их никогда не сохранился ни один, — найдется ли кто, сомневающийся в этом? — Как найтись? — А один достаточен, продолжал я, если город будет послушен ему, чтобы совершить всё, ныне невероятное. — Достаточен, сказал он. — Ведь когда правитель, примолвил я, дает законы и должности, которые рассмотрены нами, — гражданам нельзя не хотеть исполнять их. — Никаким образом. — Но удивительно ли и не возможно ли, чтобы кажущееся нам показалось и другим? C. — Я-то не думаю, сказал он. — А мы прежде, думаю, достаточно рассмотрели, что самое-то лучшее есть воз-
