ролюбивою, то прилично ли будетъ названіе? — Какъ не прилично? C. — Но въ душѣ однихъ людей не властвуетъ ли та, спросилъ я, въ душѣ другихъ — другая природа, которая случится? — Такъ, сказалъ онъ. — Посему-то и людей не раздѣлить ли намъ, во-первыхъ, на три рода: на мудролюбивыхъ, на спорчивыхъ и на корыстолюбивыхъ? — Прилично. — И удовольствій тоже — на три вида, предполагая одно въ каждомъ изъ нихъ? — Конечно. — Знаешь ли, примолвилъ я, что еслибы ты захотѣлъ эти три рода людей спросить каждый по порядку, какая изъ тѣхъ трехъ жизней самая пріятная, то всякій изъ нихъ D. сталъ бы особенно выхвалять свою? Любостяжатель будетъ говорить, что удовольствія чести и знанія, сравнительно съ удовольствіемъ корысти, ничего не значатъ, если не даютъ нисколько денегъ. — Правда, сказалъ онъ. — Что же честолюбивый? спросилъ я: удовольствія отъ денегъ не будетъ ли онъ почитать чѣмъ-то грубымъ, а удовольствіе отъ знанія, если только знаніе не приноситъ чести, — не признаетъ ли дымомъ и болтовнею? — Такъ, сказалъ онъ. — А философъ[1] спросилъ E. я, не найдетъ ли, думаемъ, что прочія удовольствія, въ сравненіи съ удовольствіемъ знать истину, какова она, и всегда стремиться къ познанію ея, далеко отстоятъ отъ удовольствія истиннаго, и не назоветъ ли ихъ дѣйствительно невольными, такъ что въ нихъ не было бы никакой надобности, еслибы не настояла необходимость? — Это, примолвилъ онъ, нужно хорошо знать. — Посему, когда и удовольствія, и самая жизнь каждаго вида, бываютъ предметомъ недоумѣнія — не въ томъ отношеніи, кто живетъ похвальнѣе, кто постыднѣе, или
- ↑ Τὸν δὲ φιλόσοφον — εἰ μη ἀνάγκη ἦν. Это мѣсто Платонова текста, безъ сомнѣнія, повреждено. Признакомъ поврежденія служитъ даже слѣдующій далѣе отвѣтъ Главкона, который видимо не вяжется съ вопросами Сократа. Да и средній глаголъ ποιεῖσθαι, употребленный здѣсь въ значеніи принятія или положенія, есть необыкновенное явленіе въ характерѣ греческой рѣчи. Поэтому Graser., Specim. Advers. p. 21, вмѣсто ποιώμεθα, читаетъ: τί οἰώμεθα, но прочихъ затрудненій не касается. Все это мѣсто Штальбомъ возстановляетъ такъ: Τὸν δὲ φιλόσοφον, ἧν δ᾽ ἐγώ, μη οἰώμεθα τὰς ἄλλας ἡδονὰς νομίζειν πρὸς τὴν τοῦ εἰδέναι τἀληθὲς ὅπῃ ἔχει, καὶ ὲν τῷ τοιούτῳ τινὶ ἀεὶ. εἷναι μανθάνοντα, τῆς ἡδονῆς οὔσας πάνυ πόῤῥω, καὶ καλεῖν (т. е. αὐτὰς) τῷ ὄντι ἀναγκαίας, ὡς οὐδὲν τῶν ἄλλων δεόμενον, εἰ μὴ ἀνάγκη ἧν.
ролюбивою, то прилично ли будет название? — Как не прилично? C. — Но в душе одних людей не властвует ли та, спросил я, в душе других — другая природа, которая случится? — Так, сказал он. — Посему-то и людей не разделить ли нам, во-первых, на три рода: на мудролюбивых, на спорчивых и на корыстолюбивых? — Прилично. — И удовольствий тоже — на три вида, предполагая одно в каждом из них? — Конечно. — Знаешь ли, примолвил я, что если бы ты захотел эти три рода людей спросить каждый по порядку, какая из тех трех жизней самая приятная, то всякий из них D. стал бы особенно выхвалять свою? Любостяжатель будет говорить, что удовольствия чести и знания, сравнительно с удовольствием корысти, ничего не значат, если не дают нисколько денег. — Правда, сказал он. — Что же честолюбивый? спросил я: удовольствия от денег не будет ли он почитать чем-то грубым, а удовольствие от знания, если только знание не приносит чести, — не признает ли дымом и болтовнею? — Так, сказал он. — А философ[1] спросил E. я, не найдет ли, думаем, что прочие удовольствия, в сравнении с удовольствием знать истину, какова она, и всегда стремиться к познанию её, далеко отстоят от удовольствия истинного, и не назовет ли их действительно невольными, так что в них не было бы никакой надобности, если бы не настояла необходимость? — Это, примолвил он, нужно хорошо знать. — Посему, когда и удовольствия, и самая жизнь каждого вида, бывают предметом недоумения — не в том отношении, кто живет похвальнее, кто постыднее, или
————————————
- ↑ Τὸν δὲ φιλόσοφον — εἰ μη ἀνάγκη ἦν. Это место Платонова текста, без сомнения, повреждено. Признаком повреждения служит даже следующий далее ответ Главкона, который видимо не вяжется с вопросами Сократа. Да и средний глагол ποιεῖσθαι, употребленный здесь в значении принятия или положения, есть необыкновенное явление в характере греческой речи. Поэтому Graser., Specim. Advers. p. 21, вместо ποιώμεθα, читает: τί οἰώμεθα, но прочих затруднений не касается. Всё это место Штальбом восстановляет так: Τὸν δὲ φιλόσοφον, ἧν δ᾽ ἐγώ, μη οἰώμεθα τὰς ἄλλας ἡδονὰς νομίζειν πρὸς τὴν τοῦ εἰδέναι τἀληθὲς ὅπῃ ἔχει, καὶ ὲν τῷ τοιούτῳ τινὶ ἀεὶ. εἷναι μανθάνοντα, τῆς ἡδονῆς οὔσας πάνυ πόῤῥω, καὶ καλεῖν (т. е. αὐτὰς) τῷ ὄντι ἀναγκαίας, ὡς οὐδὲν τῶν ἄλλων δεόμενον, εἰ μὴ ἀνάγκη ἧν.
