билъ разсуждать о геніяхъ, что подробно изслѣдываетъ Вимперзее (Diatrib. de Xenocrate Chalcedon. p. 96 sqq.). Но мы думаемъ, что такая догадка — пустое предположеніе. Ксенократъ, конечно, былъ неглубокій философъ; однакожъ, не представляетъ причины почитать его распространителемъ предразсудковъ относительно способности гадать, ворожить и предсказывать. Если же онъ разсуждалъ о геніяхъ, то, какъ послѣдователь Платона, разсужденія свои, вѣроятно, основывалъ на началахъ своего учителя, примѣнительно къ религіознымъ понятіямъ народа, или, можетъ быть, возстановлялъ и переработывалъ взгляды на этотъ предметъ пиѳагорейскіе. По крайней мѣрѣ, такъ можно заключать изъ показаній Плутарха (De Jsid. et Osir. p. 360 D. 361 B. De Defectu oracul. p. 416 C. 419 A) и Стобея (Eclogg. Phys. 1, 3 p. 5, sq., ed. Heeren.). Пересматривая также и весь рядъ философовъ, слѣдовавшихъ за Ксенократомъ и управлявшихъ Академіею, мы не находимъ ни одного, кто характеромъ своего философствованія могъ бы благопріятствовать такимъ предразсудкамъ, какіе подали поводъ къ возбужденію идеи Ѳеага. Поэтому надобно полагать, что она возникла изъ какого-нибудь другаго источника. Мы съ совершенною увѣренностію относимъ ея начало къ тѣмъ временамъ, когда достаточно раскрыто было и обобщилось ученіе стоиковъ, и полагаемъ, что Ѳеагъ изложенъ такимъ лицомъ, которое пользовалось ихъ сочиненіями о предметахъ сего рода. Увѣренность наша основывается на томъ, что стоики, по свидѣтельству Крейцера (Symb. T. 1, p. 215, ed. 2), весьма много силы и значенія приписывали τῇ μαντικῇ, а еще болѣе и тверже — на словахъ Цицерона, который (De Divinatione L. 1. 3) о занятіяхъ ихъ въ этомъ родѣ говоритъ такъ: Cratippus, familiaris noster, quem ego parem summis peripateticis judico, iisdem rebus fidem tribuit, reliqua divinationis genera rejecit. Sed quum Stoici omnia fere illa defenderent, quod et Zeno in suis commentariis quasi semina quaedam sparsisset et ea Cleanthes paulo uberiora fecisset; accessit acerrimo vir ingenio, qui totam de divinatione duobus libris explicavit sententiam, uno
бил рассуждать о гениях, что подробно исследывает Вимперзее (Diatrib. de Xenocrate Chalcedon. p. 96 sqq.). Но мы думаем, что такая догадка — пустое предположение. Ксенократ, конечно, был неглубокий философ; однакож, не представляет причины почитать его распространителем предрассудков относительно способности гадать, ворожить и предсказывать. Если же он рассуждал о гениях, то, как последователь Платона, рассуждения свои, вероятно, основывал на началах своего учителя, применительно к религиозным понятиям народа, или, может быть, восстановлял и переработывал взгляды на этот предмет пифагорейские. По крайней мере, так можно заключать из показаний Плутарха (De Jsid. et Osir. p. 360 D. 361 B. De Defectu oracul. p. 416 C. 419 A) и Стобея (Eclogg. Phys. 1, 3 p. 5, sq., ed. Heeren.). Пересматривая также и весь ряд философов, следовавших за Ксенократом и управлявших Академиею, мы не находим ни одного, кто характером своего философствования мог бы благоприятствовать таким предрассудкам, какие подали повод к возбуждению идеи Феага. Поэтому надобно полагать, что она возникла из какого-нибудь другого источника. Мы с совершенною уверенностью относим её начало к тем временам, когда достаточно раскрыто было и обобщилось учение стоиков, и полагаем, что Феаг изложен таким лицом, которое пользовалось их сочинениями о предметах сего рода. Уверенность наша основывается на том, что стоики, по свидетельству Крейцера (Symb. T. 1, p. 215, ed. 2), весьма много силы и значения приписывали τῇ μαντικῇ, а еще более и тверже — на словах Цицерона, который (De Divinatione L. 1. 3) о занятиях их в этом роде говорит так: Cratippus, familiaris noster, quem ego parem summis peripateticis judico, iisdem rebus fidem tribuit, reliqua divinationis genera rejecit. Sed quum Stoici omnia fere illa defenderent, quod et Zeno in suis commentariis quasi semina quaedam sparsisset et ea Cleanthes paulo uberiora fecisset; accessit acerrimo vir ingenio, qui totam de divinatione duobus libris explicavit sententiam, uno
