Сокр. Въ чемъ же состоитъ оно? — Не слыхивали ли мы объ удовольствіи, что оно всегда есть бытное, а сущности удовольствія нѣтъ никакой[1]? Умны вѣдь, право, нѣкоторые, рѣшающіеся доказывать намъ такое положеніе; мы благодарны имъ.
Прот. Что же?
Сокр. Я прослѣжу это самое, любезный Протархъ, посредствомъ вопросовъ.
Прот. Говори и спрашивай.D.
Сокр. Пусть будутъ два предмета[2]: одинъ — самъ по себѣ, а другой всегда желаетъ инаго.
Прот. Какіе это два, и которые разумѣешь ты?
Сокр. Одинъ — самый достоуважаемый по природѣ, а другой уступаетъ ему.
Прот. Говори еще яснѣе.
Сокр. Мальчиковъ мы обыкновенно представляемъ прекрасными и добрыми, а любителей ихъ вмѣстѣ съ тѣмъ мужественными.
Прот. И очень.
Сокр. Такъ къ этимъ двумъ ищи иныхъ двухъ, во всемъ
- ↑ Платонъ разумѣетъ здѣсь едва ли не Аристиппа и его слушателей, которые полагали, что удовольствіе заключается въ движеніи. См. Diog. Laërt. II, § 87 sqq. То же казалось и Тренделенбургу (De Philebo p. 9), который думалъ, что того же мнѣнія держался и Аристотель. Ethic. Nicom. VII, 12; X, 3. Magn. Moral. II, 7.
- ↑ Отсюда Сократъ начинаетъ изслѣдывать, какую цѣнность надобно приписать всякому вообще удовольствію. Для этого различаетъ онъ два рода вещей: одинъ родъ тѣхъ, которыя существуютъ сами по себѣ и ни отъ чего не зависятъ; другой — тѣхъ, которыя всегда относятся къ инымъ вещамъ и не довольствуются самими собою. Сравн., что говорится объ этомъ въ Хармидѣ (p. 168 B sqq.). Тому, что̀ по своей природѣ почитается превосходнѣе другаго, приписывается ἡ οὐσία, а другому — несамостоятельному — ἡ γένεσις, то есть, бытность, явленіе, — поколику послѣднее стремится къ первому, какъ къ своей цѣли. И οὐσία есть высочайшее благо, такъ какъ оно существуетъ само по себѣ; а γένεσις есть удовольствіе, ибо прежде было найдено, что удовольствіе происходитъ отъ возстановленія нарушенной гармоніи, все же происходящее есть раждающееся или бытное. И такъ, удовольствіе весьма далеко отстоитъ отъ высочайшаго блага.
Сокр. В чём же состоит оно? — Не слыхивали ли мы об удовольствии, что оно всегда есть бытное, а сущности удовольствия нет никакой[1]? Умны ведь, право, некоторые, решающиеся доказывать нам такое положение; мы благодарны им.
Прот. Что же?
Сокр. Я прослежу это самое, любезный Протарх, посредством вопросов.
Прот. Говори и спрашивай.D.
Сокр. Пусть будут два предмета[2]: один — сам по себе, а другой всегда желает инаго.
Прот. Какие это два, и которые разумеешь ты?
Сокр. Один — самый достоуважаемый по природе, а другой уступает ему.
Прот. Говори еще яснее.
Сокр. Мальчиков мы обыкновенно представляем прекрасными и добрыми, а любителей их вместе с тем мужественными.
Прот. И очень.
Сокр. Так к этим двум ищи иных двух, во всём
——————
- ↑ Платон разумеет здесь едва ли не Аристиппа и его слушателей, которые полагали, что удовольствие заключается в движении. См. Diog. Laërt. II, § 87 sqq. То же казалось и Тренделенбургу (De Philebo p. 9), который думал, что того же мнения держался и Аристотель. Ethic. Nicom. VII, 12; X, 3. Magn. Moral. II, 7.
- ↑ Отсюда Сократ начинает исследывать, какую ценность надобно приписать всякому вообще удовольствию. Для этого различает он два рода вещей: один род тех, которые существуют сами по себе и ни от чего не зависят; другой — тех, которые всегда относятся к иным вещам и не довольствуются самими собою. Сравн., что говорится об этом в Хармиде (p. 168 B sqq.). Тому, что̀ по своей природе почитается превосходнее другого, приписывается ἡ οὐσία, а другому — несамостоятельному — ἡ γένεσις, то есть, бытность, явление, — поколику последнее стремится к первому, как к своей цели. И οὐσία есть высочайшее благо, так как оно существует само по себе; а γένεσις есть удовольствие, ибо прежде было найдено, что удовольствие происходит от восстановления нарушенной гармонии, всё же происходящее есть рождающееся или бытное. Итак, удовольствие весьма далеко отстоит от высочайшего блага.
