летъ Ермогена, который изъ наставленій софиста могъ узнать, какъ надобно судить объ этомъ спорномъ предметѣ. Какъ бы то ни было, но Ермогенъ, безъ всякаго сомнѣнія, введенъ здѣсь Платономъ въ бесѣду съ Кратиломъ именно потому, что защищалъ мнѣніе, относительно происхожденія словъ, противное мнѣнію послѣдняго, и притомъ жилъ съ нимъ въ дружбѣ (Cratyl. extr). А что, по словамъ Діогена, былъ онъ когда-то учителемъ Платона, это — чистая выдумка, какъ полагаютъ и Штальбомъ, и Астъ (De vit. et scriptis Plat. p. 20), и Фанъ-Принстеръ(Prosopogr. Plat. p. 225). Это о Ермогенѣ; теперь переходимъ къ Кратилу, котораго именемъ надписанъ весь діалогъ.
Астъ (p. 19) и Зохеръ (De scriptis Plat. p. 162) не соглашаются признавать этого Кратила за одно лицо съ тѣмъ Кратиломъ, который сообщилъ Платону первыя понятія о Гераклитовой мудрости; потому что Платонъ едва ли бы позволилъ себѣ такъ шутить надъ человѣкомъ, съ которымъ прежде находился въ такихъ близкихъ и дружескихъ отношеніяхъ. Но Штальбомъ думаетъ иначе. Во первыхъ, никто и нигдѣ не упоминаетъ о двухъ Кратилахъ: ни Аристотель, ни Апулей не прибавляютъ ничего, чѣмъ учитель философа отличался бы отъ другаго. А между тѣмъ на какое нибудь отличіе, конечно, указали бы они, если ужъ самая книга, которая не могла быть имъ неизвѣстною, надписана именемъ Кратила. Во вторыхъ, такъ какъ этотъ самый Кратилъ, съ указанными здѣсь оттѣнками его нравовъ и его ума, преданъ былъ наукѣ Гераклитовой или лучше — Протагоровой, то весьма вѣроятно, что онъ-то и былъ наставникомъ, познакомившимъ юношу Платона съ Гераклитовыми положеніями; развѣ допустимъ, что въ тѣ поры жилъ другой философъ того же имени, гораздо болѣе знаменитый, чѣмъ этотъ, и что въ разсматриваемый діалогъ введенъ онъ безъ точнаго означенія его рода. Къ тому же надобно обратить вниманіе и на то, что у Аристотеля нѣтъ ни слова о дружескихъ отношеніяхъ между
лет Ермогена, который из наставлений софиста мог узнать, как надобно судить об этом спорном предмете. Как бы то ни было, но Ермоген, без всякого сомнения, введен здесь Платоном в беседу с Кратилом именно потому, что защищал мнение, относительно происхождения слов, противное мнению последнего, и притом жил с ним в дружбе (Cratyl. extr). А что, по словам Диогена, был он когда-то учителем Платона, это — чистая выдумка, как полагают и Штальбом, и Аст (De vit. et scriptis Plat. p. 20), и Фан-Принстер(Prosopogr. Plat. p. 225). Это о Ермогене; теперь переходим к Кратилу, которого именем надписан весь диалог.
Аст (p. 19) и Зохер (De scriptis Plat. p. 162) не соглашаются признавать этого Кратила за одно лицо с тем Кратилом, который сообщил Платону первые понятия о Гераклитовой мудрости; потому что Платон едва ли бы позволил себе так шутить над человеком, с которым прежде находился в таких близких и дружеских отношениях. Но Штальбом думает иначе. Во-первых, никто и нигде не упоминает о двух Кратилах: ни Аристотель, ни Апулей не прибавляют ничего, чем учитель философа отличался бы от другого. А между тем на какое-нибудь отличие, конечно, указали бы они, если уж самая книга, которая не могла быть им неизвестною, надписана именем Кратила. Во-вторых, так как этот самый Кратил, с указанными здесь оттенками его нравов и его ума, предан был науке Гераклитовой или лучше — Протагоровой, то весьма вероятно, что он-то и был наставником, познакомившим юношу Платона с Гераклитовыми положениями; разве допустим, что в те поры жил другой философ того же имени, гораздо более знаменитый, чем этот, и что в рассматриваемый диалог введен он без точного означения его рода. К тому же надобно обратить внимание и на то, что у Аристотеля нет ни слова о дружеских отношениях между
