состояніи бываетъ навязать ему собственную истину, или расположить его къ усвоенію собственнаго знанія. Само собою разумѣется, что какъ чувства подлежатъ тоже закону всеобщей текучести вещества, то вмѣстѣ съ ихъ измѣняемостію должна измѣняться и мѣра истины. По этой причинѣ, истинному знанію ничто не мѣшаетъ переходить въ ложное, а ложному въ истинное. Отсюда формула Протагоровой школы: παντὶ λόγῳ λόγον ἀντικείσθαι, впослѣдствіи сдѣлалась формулою скептицизма (Diog. Laërt. IX, 51; тамъ же Menag. p. 243). Отъ этого ученія Протагора и его послѣдователей не далеко отступало и положеніе тѣхъ, которые поставляли знаніе въ правильномъ мнѣніи, или въ мнѣніи μετὰ λόγου; потому что источникъ его указываемъ былъ также въ чувственномъ усмотрѣніи. Отъ обыкновеннаго свидѣтельства чувствъ въ истинномъ знаніи оно отличалось только тѣмъ, что опиралось на достаточномъ основаніи.
Другая, почти тоже современная Платону школа, занимавшаяся рѣшеніемъ вопроса о знаніи, была элейская. Она развивалась въ области чисто формальнаго мышленія, и чѣмъ далѣе шла въ своемъ развитіи, тѣмъ болѣе терялась въ отвлеченіяхъ формы отъ содержанія. Ища истины въ вѣчномъ, неизмѣняемомъ, она это неизмѣняемое надѣялась найти въ логическомъ понятіи, чуждомъ всякой вещественности; такъ какъ вещественность подлежитъ чувствамъ, а все чувственное измѣнчиво. И вотъ конкретное представленіе предмета, ставъ предметомъ логическаго анализа въ лабораторіи разсудка, распадается на свои начала: форма отвлекается и становится предикатомъ истины, матерія отходитъ къ видимости и даетъ пищу мнѣнію; первая, чѣмъ меньше сберегаетъ содержанія, тѣмъ больше растетъ въ объемѣ, и наконецъ объемлетъ все, а послѣдняя, чѣмъ меньше ограничивается формою, тѣмъ больше показываетъ неопредѣленности въ содержаніи, и наконецъ, совершенно потерявъ свойственную вещамъ недѣлимость, льется нераздѣльнымъ, обманывающимъ чувства потокомъ веществен-
состоянии бывает навязать ему собственную истину, или расположить его к усвоению собственного знания. Само собою разумеется, что как чувства подлежат тоже закону всеобщей текучести вещества, то вместе с их изменяемостию должна изменяться и мера истины. По этой причине, истинному знанию ничто не мешает переходить в ложное, а ложному в истинное. Отсюда формула Протагоровой школы: παντὶ λόγῳ λόγον ἀντικείσθαι, впоследствии сделалась формулою скептицизма (Diog. Laërt. IX, 51; там же Menag. p. 243). От этого учения Протагора и его последователей не далеко отступало и положение тех, которые поставляли знание в правильном мнении, или в мнении μετὰ λόγου; потому что источник его указываем был также в чувственном усмотрении. От обыкновенного свидетельства чувств в истинном знании оно отличалось только тем, что опиралось на достаточном основании.
Другая, почти тоже современная Платону школа, занимавшаяся решением вопроса о знании, была элейская. Она развивалась в области чисто формального мышления, и чем далее шла в своем развитии, тем более терялась в отвлечениях формы от содержания. Ища истины в вечном, неизменяемом, она это неизменяемое надеялась найти в логическом понятии, чуждом всякой вещественности; так как вещественность подлежит чувствам, а всё чувственное изменчиво. И вот конкретное представление предмета, став предметом логического анализа в лаборатории рассудка, распадается на свои начала: форма отвлекается и становится предикатом истины, материя отходит к видимости и дает пищу мнению; первая, чем меньше сберегает содержания, тем больше растет в объеме, и наконец объемлет всё, а последняя, чем меньше ограничивается формою, тем больше показывает неопределенности в содержании, и наконец, совершенно потеряв свойственную вещам неделимость, льется нераздельным, обманывающим чувства потоком веществен-
