Но дѣло очень не легкое, почтеннѣйшій, убѣдить, что не для того надобно избѣгать порока и преслѣдовать добродѣтель, для чего говоритъ толпа, — что въ нихъ самихъ должна быть цѣль подвига, а не въ томъ, какъ бы казаться не злымъ, но добрымъ; ибо это-то мнѣ представляется, по пословицѣ, одной болтовней старухъ[1]. Истинное же мы выскажемъ слѣдующимъ образомъ: Богъ ни въ чемъ и никакъ C. не несправедливъ, но есть существо всевозможно справедливѣйшее; и ничто столько не подобно ему, какъ то, когда кто изъ насъ становится опять самымъ справедливымъ. Этимъ, по истинѣ, опредѣляется какъ сила человѣка, такъ и его ничтожество, безсиліе. Знаніе этого есть мудрость и истинная добродѣтель, а незнаніе — невѣжество и очевидное зло: прочія же кажущіяся превосходства и мудрости въ гражданскихъ правительствахъ бываютъ суетны, а въ искусствахъ D. корыстны. Поэтому кто обижаетъ и говоритъ либо поступаетъ нечестиво, тому гораздо лучше не попускать быть сильнымъ въ злодѣйствѣ; ибо такіе увеселяются укоризною и думаютъ слышать въ ней, что они не пустые люди, не лишнее бремя земли, но мужи, какіе въ городѣ должны быть сохраняемы. И такъ, надобно сказать истину, что они тѣмъ болѣе таковы, какими не почитаютъ себя, что не почитаютъ. Вѣдь имъ неизвѣстно наказаніе за неправду, а оно не должно быть неизвѣстно; потому что удары и не смерти, которымъ иногда и не подвергаются дѣлающіе E. неправду, — по ихъ мнѣнію не наказаніе: наказаніе у нихъ то, чего нельзя избѣжать.
Ѳеод. Что же именно разумѣешь ты?
- ↑ Добродѣтель должна быть предметомъ всеобщаго благоговѣнія не за видимую или внѣшнюю ея честность, а за то, что она ближайшимъ образомъ подходитъ къ справедливости Божества. Человѣкъ называется здѣсь справедливымъ не въ томъ смыслѣ, въ какомъ этотъ предикатъ прилагается къ нему на народной площади, а въ смыслѣ справедливости совершенной, какова δικαιοσύνη въ книгахъ о Государствѣ, гдѣ завершаются и восполняются ею всѣ прочія возможныя для человѣка добродѣтели.
Но дело очень не легкое, почтеннейший, убедить, что не для того надобно избегать порока и преследовать добродетель, для чего говорит толпа, — что в них самих должна быть цель подвига, а не в том, как бы казаться не злым, но добрым; ибо это-то мне представляется, по пословице, одной болтовней старух[1]. Истинное же мы выскажем следующим образом: Бог ни в чём и никак C. не несправедлив, но есть существо всевозможно справедливейшее; и ничто столько не подобно ему, как то, когда кто из нас становится опять самым справедливым. Этим, поистине, определяется как сила человека, так и его ничтожество, бессилие. Знание этого есть мудрость и истинная добродетель, а незнание — невежество и очевидное зло: прочие же кажущиеся превосходства и мудрости в гражданских правительствах бывают суетны, а в искусствах D. корыстны. Поэтому кто обижает и говорит либо поступает нечестиво, тому гораздо лучше не попускать быть сильным в злодействе; ибо такие увеселяются укоризною и думают слышать в ней, что они не пустые люди, не лишнее бремя земли, но мужи, какие в городе должны быть сохраняемы. Итак, надобно сказать истину, что они тем более таковы, какими не почитают себя, что не почитают. Ведь им неизвестно наказание за неправду, а оно не должно быть неизвестно; потому что удары и не смерти, которым иногда и не подвергаются делающие E. неправду, — по их мнению не наказание: наказание у них то, чего нельзя избежать.
Феод. Что же именно разумеешь ты?
——————
- ↑ Добродетель должна быть предметом всеобщего благоговения не за видимую или внешнюю её честность, а за то, что она ближайшим образом подходит к справедливости Божества. Человек называется здесь справедливым не в том смысле, в каком этот предикат прилагается к нему на народной площади, а в смысле справедливости совершенной, какова δικαιοσύνη в книгах о Государстве, где завершаются и восполняются ею все прочие возможные для человека добродетели.
