потому что, строго держась Парменидова мнѣнія о постоянствѣ, неподвижности и равнобытности сущаго, такую же неподвижность, постоянство и вѣчное пребываніе приписывалъ и идеямъ; такъ что идеи у него не имѣютъ никакого единенія ни между собою, ни съ измѣняющимися вещами. Этотъ философъ сравнивалъ ихъ съ такъ называемыми отвлеченными понятіями человѣческаго ума и полагалъ, что онѣ существуютъ самостоятельно и каждая особо. У греческихъ философовъ до Аристотеля было общею мыслію, что понимаемое какъ бытіе есть бытіе на самомъ дѣлѣ; такимъ образомъ помыслы ума и самую сущность они смѣшивали между собою. Нѣтъ ничего удивительнаго, что такой взглядъ нравился и Эвклиду; потому что онъ въ этой части своей науки слѣдовалъ Пармениду, который, какъ извѣстно, училъ, что бытіе и мышленіе — одно и то же. Такъ вотъ каково было понятіе Эвклида и его друзей объ идеяхъ! Но если идеи признаваемы были у нихъ неподвижными и неизмѣняемыми, то легко понять, что̀ должно было отсюда слѣдовать. Изъ принятаго ими взгляда нельзя было усмотрѣть, какимъ образомъ возможно взаимное соединеніе многихъ идей, или связь одной и той же идеи съ вещами недѣлимыми; поэтому они отвергли всѣ синтетическія сужденія и оставили только тожественныя. Это самое ученіе Платонъ затрогиваетъ въ своемъ Софистѣ (p. 259 E sqq. и 251 A sqq.), гдѣ жалуется на любителей такого пустаго умствованія (сн. Parmenid. p. 142 A; 161 A. Theaet. p. 189. Euthyd. p. 284 A. Phileb. p. 14 C sqq.; 15 A sqq).
Если объясненіе наше вѣрно, то всякій пойметъ, какая находится связь между Платоновымъ Софистомъ и Теэтетомъ. Какъ въ Теэтетѣ говорится, что истины не даетъ ни чувственное усмотрѣніе, ни мнѣніе, — такъ въ Софистѣ доказывается, что для познанія истины недостаточны ни то существо элейцевъ, ни тѣ неподвижныя идеи мегарцевъ; даже объясняется, что въ идеяхъ должны быть равно движеніе и покой, если только почерпается изъ нихъ познаніе вѣч-
потому что, строго держась Парменидова мнения о постоянстве, неподвижности и равнобытности сущего, такую же неподвижность, постоянство и вечное пребывание приписывал и идеям; так что идеи у него не имеют никакого единения ни между собою, ни с изменяющимися вещами. Этот философ сравнивал их с так называемыми отвлеченными понятиями человеческого ума и полагал, что они существуют самостоятельно и каждая особо. У греческих философов до Аристотеля было общею мыслью, что понимаемое как бытие есть бытие на самом деле; таким образом помыслы ума и самую сущность они смешивали между собою. Нет ничего удивительного, что такой взгляд нравился и Эвклиду; потому что он в этой части своей науки следовал Пармениду, который, как известно, учил, что бытие и мышление — одно и то же. Так вот каково было понятие Эвклида и его друзей об идеях! Но если идеи признаваемы были у них неподвижными и неизменяемыми, то легко понять, что̀ должно было отсюда следовать. Из принятого ими взгляда нельзя было усмотреть, каким образом возможно взаимное соединение многих идей, или связь одной и той же идеи с вещами неделимыми; поэтому они отвергли все синтетические суждения и оставили только тожественные. Это самое учение Платон затрагивает в своем Софисте (p. 259 E sqq. и 251 A sqq.), где жалуется на любителей такого пустого умствования (сн. Parmenid. p. 142 A; 161 A. Theaet. p. 189. Euthyd. p. 284 A. Phileb. p. 14 C sqq.; 15 A sqq).
Если объяснение наше верно, то всякий поймет, какая находится связь между Платоновым Софистом и Теэтетом. Как в Теэтете говорится, что истины не дает ни чувственное усмотрение, ни мнение, — так в Софисте доказывается, что для познания истины недостаточны ни то существо элейцев, ни те неподвижные идеи мегарцев; даже объясняется, что в идеях должны быть равно движение и покой, если только почерпается из них познание веч-
