лишь бы только умъ и разумность ограничивали силу непомѣрно раздражающихся удовольствій. Когда же это было доказано, рѣчь немедленно пошла объ оцѣнкѣ спорныхъ благъ. Цѣлью такихъ изслѣдованій могло быть, конечно, не иное что, какъ обсужденіе вопроса: что надобно думать о высшемъ человѣческомъ благѣ, — если не хотимъ придти къ заключенію, что Платонъ забылъ о своемъ намѣреніи и вовсе произвольно вдался въ длинное разсмотрѣніе этого предмета. Но онъ, кажется, самъ опасался, какъ бы его читатели не пришли къ подобной мысли, и потому заставляетъ Сократа съ особенною выразительностію высказать, что онъ разсуждаетъ именно о томъ благѣ, которое въ самомъ дѣлѣ доступно человѣку. «Пусть тотъ и другой изъ насъ, говоритъ Сократъ (p. 11 D), постарается показать такое состояніе и расположеніе души, которое могло бы всѣмъ людямъ доставить жизнь счастливую». Да и въ концѣ бесѣды, — тамъ, гдѣ показывается, что̀ надобно поставить на первомъ мѣстѣ, — ясно сказано (p. 66 A): «удовольствіе есть пріобрѣтеніе не первое и даже не второе, но первымъ (то-есть пріобрѣтеніемъ, κτῆμα) будетъ относящееся къ мѣрѣ, мѣрности и благовременности». Посему даже и то, что въ ряду благъ занимаетъ первое мѣсто, должно быть понимаемо, какъ благо для человѣка удобопріобрѣтаемое, слѣдовательно удобоосуществимое человѣческою жизнію. Это высшее благо, какъ сказано, есть τὸ περὶ μέτρον καὶ τὸ μέτριον καὶ καίριον καὶ πάνθ᾽ ὁπόσα τοιαῦτα χρῆ νομίζειν τὴν αΐδιον ᾑρῆσθαι φύσιν. Что разумѣется подъ этимъ? — Отвѣчать не трудно. Этими словами философъ выражаетъ идею абсолютнаго блага, сколько человѣческій умъ можетъ обнять ее и приложить къ благоустроенію жизни. Объ абсолютной идеѣ высшаго блага, какова она сама по себѣ, взятая отдѣльно, мыслить нельзя; потому что человѣческій умъ, согласно съ сужденіемъ самого Платона, какъ мы прежде видѣли, понять и разумѣть ее не въ состояніи. И такъ, хотя идея блага, относящаяся къ области міра умосозерцаемаго, ко-
лишь бы только ум и разумность ограничивали силу непомерно раздражающихся удовольствий. Когда же это было доказано, речь немедленно пошла об оценке спорных благ. Целью таких исследований могло быть, конечно, не иное что, как обсуждение вопроса: что надобно думать о высшем человеческом благе, — если не хотим прийти к заключению, что Платон забыл о своем намерении и вовсе произвольно вдался в длинное рассмотрение этого предмета. Но он, кажется, сам опасался, как бы его читатели не пришли к подобной мысли, и потому заставляет Сократа с особенною выразительностью высказать, что он рассуждает именно о том благе, которое в самом деле доступно человеку. «Пусть тот и другой из нас, говорит Сократ (p. 11 D), постарается показать такое состояние и расположение души, которое могло бы всем людям доставить жизнь счастливую». Да и в конце беседы, — там, где показывается, что̀ надобно поставить на первом месте, — ясно сказано (p. 66 A): «удовольствие есть приобретение не первое и даже не второе, но первым (то есть приобретением, κτῆμα) будет относящееся к мере, мерности и благовременности». Посему даже и то, что в ряду благ занимает первое место, должно быть понимаемо, как благо для человека удобоприобретаемое, следовательно удобоосуществимое человеческою жизнью. Это высшее благо, как сказано, есть τὸ περὶ μέτρον καὶ τὸ μέτριον καὶ καίριον καὶ πάνθ᾽ ὁπόσα τοιαῦτα χρῆ νομίζειν τὴν αΐδιον ᾑρῆσθαι φύσιν. Что разумеется под этим? — Отвечать не трудно. Этими словами философ выражает идею абсолютного блага, сколько человеческий ум может обнять ее и приложить к благоустроению жизни. Об абсолютной идее высшего блага, какова она сама по себе, взятая отдельно, мыслить нельзя; потому что человеческий ум, согласно с суждением самого Платона, как мы прежде видели, понять и разуметь ее не в состоянии. Итак, хотя идея блага, относящаяся к области мира умосозерцаемого, ко-
