у Парменида есть τὰ ἄλλα — прочее: что разумѣетъ онъ подъ этимъ словомъ? — Отвѣчаемъ коротко: τὰ ἄλλα или τὰ ἕτερα, — ибо у Платона то и другое употребляется безразлично, — есть не иное что, какъ вещи тѣлесныя, подлежащія зрѣнію и, по своей природѣ, совершенно отличныя отъ идей. Такъ говорится объ этомъ и въ Парменидѣ, и въ другихъ мѣстахъ сочиненій Платона (Parm. p. 140 C; Phaedon, p. 102 B). Такъ понималъ это и Аристотель (Metaph. I, 6, p. 20, Brand.). Платонъ, что̀ полагалъ объ одномъ, — находя, то есть, его конечнымъ и безконечнымъ, — то же думалъ и о матеріи тѣлъ, или о прочемъ, περὶ τῶν ἄλλων; ибо и этотъ чувствопостигаемый міръ, по его мнѣнію, можетъ раждаться и происходить только чрезъ взаимное соединеніе конечнаго и безконечнаго. Чтобы не говорить много, ссылаемся здѣсь на свидѣтельства самого Платона и Аристотеля. Болѣе ясное относящееся сюда мѣсто находимъ въ Тимеѣ (p. 53 C — 56 B). Здѣсь разсказывается, что матерія тѣлъ, до созданія міра, была необразована и не устроена, и въ этой массѣ скрывались начала и стихіи всѣхъ вещей видимыхъ; ибо хотя она представлялась чуждою всякихъ качествъ и образовъ, однакожъ способна была принимать ихъ и упорядочиваться. Высочайшій Творецъ міра образовалъ и устроилъ ее такъ, что приложилъ къ ней идеи, — слѣдовательно, конечное соединилъ съ безконечнымъ. Идеи, или сущность конечная, не только сами въ себѣ абсолютны и существуютъ собственною силою, но еще имѣютъ свойство стремиться къ иному и искать себѣ въ немъ предмета. Такимъ образомъ матерія тѣлъ, равно какъ и тотъ первобытный источникъ идей, бывъ безконечною, по принятіи въ себя ограниченій сущности конечной, приняла извѣстную форму, законъ, условіе и различныя отношенія. Эти мысли Платонова Тимея не менѣе ясно передаются и Аристотелемъ, который не въ одномъ мѣстѣ свидѣтельствуетъ, что τὸ ἄπειρον и τὸ πέρας ἔχον, по мнѣнію Платона, сходятся не только въ идеяхъ, но и во всѣхъ чувствопостигаемыхъ вещахъ: «Всѣ, по видимому, серьезно
у Парменида есть τὰ ἄλλα — прочее: что разумеет он под этим словом? — Отвечаем коротко: τὰ ἄλλα или τὰ ἕτερα, — ибо у Платона то и другое употребляется безразлично, — есть не иное что, как вещи телесные, подлежащие зрению и, по своей природе, совершенно отличные от идей. Так говорится об этом и в Пармениде, и в других местах сочинений Платона (Parm. p. 140 C; Phaedon, p. 102 B). Так понимал это и Аристотель (Metaph. I, 6, p. 20, Brand.). Платон, что̀ полагал об одном, — находя, то есть, его конечным и бесконечным, — то же думал и о материи тел, или о прочем, περὶ τῶν ἄλλων; ибо и этот чувствопостигаемый мир, по его мнению, может рождаться и происходить только чрез взаимное соединение конечного и бесконечного. Чтобы не говорить много, ссылаемся здесь на свидетельства самого Платона и Аристотеля. Более ясное относящееся сюда место находим в Тимее (p. 53 C — 56 B). Здесь рассказывается, что материя тел, до создания мира, была необразована и не устроена, и в этой массе скрывались начала и стихии всех вещей видимых; ибо хотя она представлялась чуждою всяких качеств и образов, однакож способна была принимать их и упорядочиваться. Высочайший Творец мира образовал и устроил ее так, что приложил к ней идеи, — следовательно, конечное соединил с бесконечным. Идеи, или сущность конечная, не только сами в себе абсолютны и существуют собственною силою, но еще имеют свойство стремиться к иному и искать себе в нём предмета. Таким образом материя тел, равно как и тот первобытный источник идей, быв бесконечною, по принятии в себя ограничений сущности конечной, приняла известную форму, закон, условие и различные отношения. Эти мысли Платонова Тимея не менее ясно передаются и Аристотелем, который не в одном месте свидетельствует, что τὸ ἄπειρον и τὸ πέρας ἔχον, по мнению Платона, сходятся не только в идеях, но и во всех чувствопостигаемых вещах: «Все, по-видимому, серьезно
