бравшіеся за эту философію, говоритъ онъ (Metaph. XIV, 3; Phys. III, 4, ed. Brand.), разсуждали о безпредѣльномъ и принимали его за нѣкоторое начало сущаго. Одни, какъ пиѳагорейцы и Платонъ, безпредѣльное разсматривали само по себѣ, — не въ смыслѣ принадлежности чего другаго, а въ смыслѣ самобытной сущности; только пиѳагорейцы предполагали его въ чувственномъ, — ибо числа не отдѣляли отъ вещей, — и давали ему мѣсто внѣ неба; а Платонъ внѣ неба не допускалъ ни тѣла, ни идей, не назначалъ имъ никакого мѣста, говоря, то есть, что безпредѣльное заключается и въ чувственномъ, и въ идеяхъ». Если же такъ, то не остается никакого сомнѣнія, что τὰ ἄλλα суть или безконечное, или конечное. По своей природѣ они безконечны, а по силѣ дѣйствующей въ нихъ сущности — конечны. Это довольно ясно высказываетъ и самъ Парменидъ (p. 158 C. D). И такъ, если бы спросили: какимъ образомъ необразная и неустроенная масса тѣлъ стала конечною? — мы отвѣчали бы, что, по Платону, это произошло дѣйствіемъ идей, которыя, имѣя свойство и силу вступать въ отношенія, никакъ не успокоиваются въ самихъ себѣ, но относятся однѣ къ другимъ и къ матеріи тѣлъ, сообщая имъ свою силу и природу. Впрочемъ между идеями, поколику онѣ сами въ себѣ абсолютны, и тѣлами оказывается прямая противоположность: иная природа идей, и иная — вещей. Первыя всегда постоянны и, разсматриваемыя сами по себѣ, чужды всякой измѣняемости; напротивъ, формы недѣлимыхъ непрерывно измѣняются, никогда не остаются тѣ же. Посему Аристотель нѣсколько разъ замѣчаетъ, что Платонъ отдѣлялъ идеи отъ вещей и представлялъ внѣ ихъ (παρὰ τὰ αἰσθητά) (Ethic. ad Nicom. 1, 4; Magn. Mor. I, 1; ad Eudem. I, 8; Metaph. III, 2, p. 46; VII, 14, p. 157 etc.). И такому положенію не противорѣчитъ другое, что у Платона идеи не занимаютъ никакого мѣста, на подобіе тѣлъ (Arist. Physic. III, 4; IV, 2); ибо это — понятія ума и виды, представляемые, такъ сказать, объективно, всѣмъ управляющіе и никакъ не зависящіе и не происхо-
бравшиеся за эту философию, говорит он (Metaph. XIV, 3; Phys. III, 4, ed. Brand.), рассуждали о беспредельном и принимали его за некоторое начало сущего. Одни, как пифагорейцы и Платон, беспредельное рассматривали само по себе, — не в смысле принадлежности чего другого, а в смысле самобытной сущности; только пифагорейцы предполагали его в чувственном, — ибо числа не отделяли от вещей, — и давали ему место вне неба; а Платон вне неба не допускал ни тела, ни идей, не назначал им никакого места, говоря, то есть, что беспредельное заключается и в чувственном, и в идеях». Если же так, то не остается никакого сомнения, что τὰ ἄλλα суть или бесконечное, или конечное. По своей природе они бесконечны, а по силе действующей в них сущности — конечны. Это довольно ясно высказывает и сам Парменид (p. 158 C. D). Итак, если бы спросили: каким образом необразная и неустроенная масса тел стала конечною? — мы отвечали бы, что, по Платону, это произошло действием идей, которые, имея свойство и силу вступать в отношения, никак не успокаиваются в самих себе, но относятся одни к другим и к материи тел, сообщая им свою силу и природу. Впрочем между идеями, поколику они сами в себе абсолютны, и телами оказывается прямая противоположность: иная природа идей, и иная — вещей. Первые всегда постоянны и, рассматриваемые сами по себе, чужды всякой изменяемости; напротив, формы неделимых непрерывно изменяются, никогда не остаются те же. Посему Аристотель несколько раз замечает, что Платон отделял идеи от вещей и представлял вне их (παρὰ τὰ αἰσθητά) (Ethic. ad Nicom. 1, 4; Magn. Mor. I, 1; ad Eudem. I, 8; Metaph. III, 2, p. 46; VII, 14, p. 157 etc.). И такому положению не противоречит другое, что у Платона идеи не занимают никакого места, наподобие тел (Arist. Physic. III, 4; IV, 2); ибо это — понятия ума и виды, представляемые, так сказать, объективно, всем управляющие и никак не зависящие и не происхо-
