а въ дальнѣйшихъ отдѣлахъ они не видятъ ничего, кромѣ софистической болтовни. Но сухой діалектическій тонъ, приданный этому діалогу, нельзя считать его недостаткомъ, или ошибкой со стороны Платона: напротивъ, онъ допущенъ здѣсь намѣренно, и обличаетъ въ Платонѣ искуснаго, ловкаго драматурга. Въ самомъ дѣлѣ, введши въ разговоръ корифея элейской школы, какъ лицо главное, дающее тонъ и направленіе бесѣдѣ, могъ ли Платонъ обойти пріемы отвлеченнаго разсужденія элейцевъ, и заставить его говорить полушутя, съ пріемами Сократа? Напротивъ, онъ долженъ былъ въ этомъ случаѣ подражать характеру философской рѣчи того лица, которое бесѣдуетъ, и особенно — строгой діалектикѣ Зенона, которой слѣдовать Парменидъ вызвался самъ. — Во вторыхъ, въ изложеніи этого діалога рѣзко бросается еще въ глаза, что Парменидъ здѣсь постоянно пользуется гипотетическимъ способомъ доказательствъ, который въ другихъ діалогахъ Платона если и встрѣчается, то довольно рѣдко. Не трудно догадаться, что и эта отличительная его черта есть плодъ подражанія элейцамъ и мегарцамъ, у которыхъ, какъ свидѣтельствуютъ еще древніе писатели, гипотетическій способъ умозаключеній былъ въ большомъ ходу. Впрочемъ Платонъ могъ избрать его и потому, что находилъ болѣе удобнымъ, по характеру изслѣдованія. Вообще надобно замѣтить, что онъ вовсе не отвергалъ этого способа разсужденія, ибо, хотя и рѣдко, но самъ употреблялъ его (Men. p. 86 E), и показывалъ, какъ надобно употреблять (Phaedon. 100 A, 101 D; De rep. VI, p. 510 B sqq.; 511 B, C; VII, p. 533 D sqq). Не менѣе замѣчательна и та особенность въ формѣ разсматриваемаго діалога, что какъ Зенонъ, такъ и Парменидъ, при соединеніи своихъ умозаключеній, берутъ въ разсчетъ только выводы или слѣдствія, а не посылки, изъ которыхъ они выведены. Но такой способъ соединять доказательства употребляемъ былъ мегарцами. Діогенъ Лаэрцій говоритъ объ Эвклидѣ (II, 106): ταῖς δὲ ἀποδείξεσιν ἐνίστατο οὐ κατὰ λήμματα, ἀλλὰ
а в дальнейших отделах они не видят ничего, кроме софистической болтовни. Но сухой диалектический тон, приданный этому диалогу, нельзя считать его недостатком, или ошибкой со стороны Платона: напротив, он допущен здесь намеренно, и обличает в Платоне искусного, ловкого драматурга. В самом деле, введши в разговор корифея элейской школы, как лицо главное, дающее тон и направление беседе, мог ли Платон обойти приемы отвлеченного рассуждения элейцев, и заставить его говорить полушутя, с приемами Сократа? Напротив, он должен был в этом случае подражать характеру философской речи того лица, которое беседует, и особенно — строгой диалектике Зенона, которой следовать Парменид вызвался сам. — Во-вторых, в изложении этого диалога резко бросается еще в глаза, что Парменид здесь постоянно пользуется гипотетическим способом доказательств, который в других диалогах Платона если и встречается, то довольно редко. Не трудно догадаться, что и эта отличительная его черта есть плод подражания элейцам и мегарцам, у которых, как свидетельствуют еще древние писатели, гипотетический способ умозаключений был в большом ходу. Впрочем Платон мог избрать его и потому, что находил более удобным, по характеру исследования. Вообще надобно заметить, что он вовсе не отвергал этого способа рассуждения, ибо, хотя и редко, но сам употреблял его (Men. p. 86 E), и показывал, как надобно употреблять (Phaedon. 100 A, 101 D; De rep. VI, p. 510 B sqq.; 511 B, C; VII, p. 533 D sqq). Не менее замечательна и та особенность в форме рассматриваемого диалога, что как Зенон, так и Парменид, при соединении своих умозаключений, берут в расчёт только выводы или следствия, а не посылки, из которых они выведены. Но такой способ соединять доказательства употребляем был мегарцами. Диоген Лаэрций говорит об Эвклиде (II, 106): ταῖς δὲ ἀποδείξεσιν ἐνίστατο οὐ κατὰ λήμματα, ἀλλὰ
