воришь весьма справедливо. — Стало быть, вещи дѣлаются причастными видовъ не подобіемъ: надобно искать чего нибудь инаго, чѣмъ условливается эта причастность ихъ. — Вѣроятно. — Такъ видишь ли, Сократъ, сказалъ Парменидъ, сколько возникаетъ затрудненій, когда кто допускаетъ бытіе видовъ какъ бы самихъ по себѣ? — И очень. — Знай же хорошо, продолжалъ онъ, что до сихъ поръ ты, просто сказать, и не подозрѣваешь, какъ велика въ этомъ случаѣ трудность, если что либо изъ вещей существующихъ, постоянно ихъ разграничивая, будешь полагать какъ одинъ[1] видъ. — B. Какъ это? спросилъ Сократъ. — Тутъ много и другаго, сказалъ Парменидъ, но самое важное вотъ что. Если бы кто сказалъ, что такіе виды, какими они, говоримъ, должны быть, даже не доступны и для познанія; то говорящему это никто не могъ бы доказать, что онъ лжетъ, — кромѣ того случая, если возражающій противъ такого положенія окажется человѣкомъ обширной опытности и хорошихъ дарованій, и будетъ расположенъ слѣдовать за многими и издалека взятыми въ пользу положенія доказательствами; иначе, настаивающій, что виды не подлежатъ познанію, былъ бы непобѣдимъ. — Почему же, Парменидъ? спросилъ Сократъ. — C. Потому, Сократъ, что и ты, и другой, полагающій бытіе нѣкоторой самой по себѣ сущности каждаго явленія, прежде всего допуститъ, думаю, что у насъ нѣтъ[2] ни одной
- ↑ Парменидъ полагаетъ, что видъ отнюдь не долженъ быть представляемъ какъ нѣчто выдѣленное изъ вещей и объединившееся, въ смыслѣ бытія самостоятельнаго.
- ↑ У насъ нѣтъ, — то есть, нѣтъ въ этой, видимой нами природѣ. Парменидъ не допускаетъ, что тѣ сущности содержатся здѣсь, въ природѣ самыхъ вещей, если онѣ существуютъ αὑταὶ καθ᾽ αὑτάς. Существуя такимъ образомъ, онѣ должны быть мыслимы, какъ нѣчто отдѣльное отъ вещей.
добіе той же вещи этому высшему виду, — мысль поднимается еще къ дальнѣйшему виду, а вслѣдъ затѣмъ устанавливается новое подобіе, и такимъ образомъ рядъ видовъ идетъ выше и выше. Изъ этого Парменидъ заключаетъ, что вещи причастны видовъ не подобіемъ, а чѣмъ-то инымъ, и что много возникло бы недоумѣній, если приписать видамъ какъ бы самостоятельность въ ряду вещей, какъ бы, то есть, вещи были только вмѣстилищемъ самостоятельнаго бытія ихъ.
воришь весьма справедливо. — Стало быть, вещи делаются причастными видов не подобием: надобно искать чего-нибудь инаго, чем условливается эта причастность их. — Вероятно. — Так видишь ли, Сократ, сказал Парменид, сколько возникает затруднений, когда кто допускает бытие видов как бы самих по себе? — И очень. — Знай же хорошо, продолжал он, что до сих пор ты, просто сказать, и не подозреваешь, как велика в этом случае трудность, если что-либо из вещей существующих, постоянно их разграничивая, будешь полагать как один[1] вид. — B. Как это? спросил Сократ. — Тут много и другого, сказал Парменид, но самое важное вот что. Если бы кто сказал, что такие виды, какими они, говорим, должны быть, даже не доступны и для познания; то говорящему это никто не мог бы доказать, что он лжет, — кроме того случая, если возражающий против такого положения окажется человеком обширной опытности и хороших дарований, и будет расположен следовать за многими и издалека взятыми в пользу положения доказательствами; иначе, настаивающий, что виды не подлежат познанию, был бы непобедим. — Почему же, Парменид? спросил Сократ. — C. Потому, Сократ, что и ты, и другой, полагающий бытие некоторой самой по себе сущности каждого явления, прежде всего допустит, думаю, что у нас нет[2] ни одной
——————
- ↑ Парменид полагает, что вид отнюдь не должен быть представляем как нечто выделенное из вещей и объединившееся, в смысле бытия самостоятельного.
- ↑ У нас нет, — то есть, нет в этой, видимой нами природе. Парменид не допускает, что те сущности содержатся здесь, в природе самых вещей, если они существуют αὑταὶ καθ᾽ αὑτάς. Существуя таким образом, они должны быть мыслимы, как нечто отдельное от вещей.
добие той же вещи этому высшему виду, — мысль поднимается еще к дальнейшему виду, а вслед за тем устанавливается новое подобие, и таким образом ряд видов идет выше и выше. Из этого Парменид заключает, что вещи причастны видов не подобием, а чем-то иным, и что много возникло бы недоумений, если приписать видам как бы самостоятельность в ряду вещей, как бы, то есть, вещи были только вместилищем самостоятельного бытия их.
