жеству, не безпредѣльно, если оно бываетъ причастно и сущности? — Конечно, безпредѣльно. — Но какъ скоро все число причастно сущности, то и каждая часть числа не будетъ ли B. причастна ея? — Да. — Стало-быть, сущность раздѣлилась по всему множеству вещей, и не отступаетъ ни отъ одной существенности, — какъ наименьшей, такъ и наибольшей? Или объ этомъ нелѣпо и спрашивать? ибо ка̀къ сущность-то могла бы отступать отъ существенностей? — Никакъ. — Слѣдовательно, она раздроблена до послѣдней возможности — по наименьшему и наибольшему, и по всячески существующему, разчленена какъ ничто иное, и частей сущности — безъ конца. — Такъ. C. — Стало быть, части ея многочисленны. — Конечно, многочисленны. — Такъ что же? есть ли какая изъ нихъ, которая хотя и есть часть сущности, однако не часть[1]? — Да какъ же это могло бы быть? — Но если она есть, то необходимо ей, думаю, пока есть, всегда быть чѣмъ либо однимъ, и не быть однимъ невозможно. — Необходимо. — Стало быть, всякой отдѣльной части сущности присуще одно, не оставляющее ни меньшей, ни большей части, и никакой иной. — Такъ. D. — Будучи же повсюду однимъ, не есть ли оно вмѣстѣ цѣлое? Сообрази это. — Соображаю, и вижу, что это невозможно. — Стало быть, оно разчленено, если не есть цѣлое; ибо присоединяться ко всѣмъ вмѣстѣ частямъ сущности будетъ возможно, вѣроятно, не иначе, какъ разчленившись. — Да. — А разчленившемуся-то крайне необходимо быть столькимъ, сколько частей. — Необходимо. — Слѣдовательно, мы неправду недавно говорили, полагая, будто бы сущность раздѣлена на весьма многія части; вѣдь она въ своемъ дѣленіи, по числу
- ↑ Доказавъ, что сущность раздроблена на безконечное множество частей, потому что сущности причастны всѣ числа, Парменидъ говоритъ теперь, что то же самое относится и къ одному; ибо изъ того, что части сущности безчисленны, и что взятыя каждая отдѣльно, сами по себѣ, онѣ суть нѣчто единое, ясно слѣдуетъ, что сущность, входя во всякую изъ частей, чрезъ то самое никогда не отдѣляется отъ единаго, а потому и единое вмѣстѣ съ нею распадается на части. Въ этомъ доказательствѣ τὸ ἓν видимо получаетъ уже не тотъ смыслъ, какой имѣло оно въ прежнемъ разсужденіи.
жеству, не беспредельно, если оно бывает причастно и сущности? — Конечно, беспредельно. — Но как скоро всё число причастно сущности, то и каждая часть числа не будет ли B. причастна её? — Да. — Стало быть, сущность разделилась по всему множеству вещей, и не отступает ни от одной существенности, — как наименьшей, так и наибольшей? Или об этом нелепо и спрашивать? ибо ка̀к сущность-то могла бы отступать от существенностей? — Никак. — Следовательно, она раздроблена до последней возможности — по наименьшему и наибольшему, и по всячески существующему, расчленена как ничто иное, и частей сущности — без конца. — Так. C. — Стало быть, части её многочисленны. — Конечно, многочисленны. — Так что же? есть ли какая из них, которая хотя и есть часть сущности, однако не часть[1]? — Да как же это могло бы быть? — Но если она есть, то необходимо ей, думаю, пока есть, всегда быть чем-либо одним, и не быть одним невозможно. — Необходимо. — Стало быть, всякой отдельной части сущности присуще одно, не оставляющее ни меньшей, ни большей части, и никакой иной. — Так. D. — Будучи же повсюду одним, не есть ли оно вместе целое? Сообрази это. — Соображаю, и вижу, что это невозможно. — Стало быть, оно расчленено, если не есть целое; ибо присоединяться ко всем вместе частям сущности будет возможно, вероятно, не иначе, как расчленившись. — Да. — А расчленившемуся-то крайне необходимо быть стольким, сколько частей. — Необходимо. — Следовательно, мы неправду недавно говорили, полагая, будто бы сущность разделена на весьма многие части; ведь она в своем делении, по числу
——————
- ↑ Доказав, что сущность раздроблена на бесконечное множество частей, потому что сущности причастны все числа, Парменид говорит теперь, что то же самое относится и к одному; ибо из того, что части сущности бесчисленны, и что взятые каждая отдельно, сами по себе, они суть нечто единое, ясно следует, что сущность, входя во всякую из частей, чрез то самое никогда не отделяется от единого, а потому и единое вместе с нею распадается на части. В этом доказательстве τὸ ἓν видимо получает уже не тот смысл, какой имело оно в прежнем рассуждении.