чивый въ бесѣдѣ; однакожъ, всмотрѣвшись въ него ближе, мы все-таки видимъ въ немъ мегарца и защитника мегарскихъ положеній. Правда, по образу своихъ разсужденій, онъ какъ будто опирается на началахъ Парменида и Зенона; но тутъ же обнаруживаетъ и уклоненія отъ нихъ. Какимъ же образомъ эта діалектика, выработанная школой, при всемъ ея несходствѣ съ способомъ разсужденій тѣхъ мыслителей, оказывается такъ близка къ нимъ? Вѣроятный отвѣтъ можетъ быть тотъ, что мегарцы, заимствовавъ у элейцевъ изобрѣтенное ими искусство, расширили его собственными своими правилами и нѣсколько усовершили, если не брать въ счетъ худаго направленія этой методы къ эристикѣ. Но мы уже замѣтили, что элейскій иностранецъ, держась мегарскаго образа рѣчи, вмѣстѣ съ тѣмъ разсуждаетъ осторожно, умѣренно, благоразумно, не вдаваясь ни въ какіе споры. Стало быть, онъ имѣлъ въ виду изобразить не ту задорчивую мудрость, которую такъ любили многіе мегарцы, а только усвоенную ими методу разсужденій, способную вести къ открытію истины. Отчего же, однако эта метода, при всемъ своемъ относительномъ совершенствѣ, такъ мелочна и непохожа на сократическую? Единственно оттого, что въ ней господствуетъ такъ называемый аналитическій способъ опредѣленій: то есть, какъ скоро пріобрѣтено понятіе о какихъ нибудь частныхъ вещахъ, тотчасъ берется общій родъ ихъ, вмѣщающій подобныя ему формы, какъ свои части; потомъ отсюда, по порядку, дѣлается переходъ къ изслѣдованію формъ подчиненныхъ, и наконецъ все это оканчивается опредѣленіемъ предмета какими нибудь тонкостями или мелочными признаками. Такой способъ изслѣдованія соблюдается почти во всемъ Софистѣ и Политикѣ, а особенно въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ все разсматривается по законамъ искусства. И какое имѣло это значеніе, — ясно само собою. Здѣсь каждый родъ постоянно дѣлится на двѣ формы, и никоторая изъ нихъ не оставляется безъ вниманія. Этотъ способъ дѣленія такъ простъ, что не удивительно, если пер-
чивый в беседе; однакож, всмотревшись в него ближе, мы всё-таки видим в нём мегарца и защитника мегарских положений. Правда, по образу своих рассуждений, он как будто опирается на началах Парменида и Зенона; но тут же обнаруживает и уклонения от них. Каким же образом эта диалектика, выработанная школой, при всём её несходстве со способом рассуждений тех мыслителей, оказывается так близка к ним? Вероятный ответ может быть тот, что мегарцы, заимствовав у элейцев изобретенное ими искусство, расширили его собственными своими правилами и несколько усовершили, если не брать в счет худого направления этой методы к эристике. Но мы уже заметили, что элейский иностранец, держась мегарского образа речи, вместе с тем рассуждает осторожно, умеренно, благоразумно, не вдаваясь ни в какие споры. Стало быть, он имел в виду изобразить не ту задорчивую мудрость, которую так любили многие мегарцы, а только усвоенную ими методу рассуждений, способную вести к открытию истины. Отчего же, однако эта метода, при всём своем относительном совершенстве, так мелочна и непохожа на сократическую? Единственно оттого, что в ней господствует так называемый аналитический способ определений: то есть, как скоро приобретено понятие о каких-нибудь частных вещах, тотчас берется общий род их, вмещающий подобные ему формы, как свои части; потом отсюда, по порядку, делается переход к исследованию форм подчиненных, и наконец всё это оканчивается определением предмета какими-нибудь тонкостями или мелочными признаками. Такой способ исследования соблюдается почти во всём Софисте и Политике, а особенно в тех местах, где всё рассматривается по законам искусства. И какое имело это значение, — ясно само собою. Здесь каждый род постоянно делится на две формы, и никоторая из них не оставляется без внимания. Этот способ деления так прост, что не удивительно, если пер-
