болѣе важное, чѣмъ деньги больнаго. Вѣдь конечно, не найдешь никого, кто не почелъ бы за лучшее быть здоровымъ, получая малое количество денегъ, чѣмъ болѣть, владѣя сокровищами великаго царя, — и это, очевидно, въ той D. мысли, что здоровье гораздо выше денегъ; потому что иначе оно не предъизбиралось бы, если бы не было предпочитаемо деньгамъ. — Конечно, нѣтъ. — Но нѣтъ ли чего нибудь, что представлялось бы еще болѣе драгоцѣннымъ, нежели здоровье, — чего нибудь такого, что пріобрѣтши, человѣкъ почиталъ бы себя богатѣйшимъ? — Есть. — Такъ вотъ, если бы кто теперь подошелъ къ намъ и спросилъ: Сократъ, Эриксіасъ и Эрасистратъ! можете ли вы сказать мнѣ, какое у человѣка самое драгоцѣнное стяжаніе? Не то ли это, E. которое пріобрѣтши, человѣкъ могъ бы превосходно судить о томъ, какъ лучше вести дѣла и свои, и друзей своихъ? Что сказали бы мы на это? — Мнѣ-то кажется, Сократъ, что для человѣка всего драгоцѣннѣе счастіе. — И нехудо-таки, примолвилъ я. Но не тѣхъ ли людей признаемъ мы самыми счастливыми, которые особенно благополучны? — Мнѣ кажется, этихъ. — А не тѣ ли люди отлично благополучны, которые менѣе всего погрѣшаютъ какъ въ отношеніи къ себѣ самимъ, такъ и въ отношеніи къ другимъ людямъ, и совершаютъ весьма много хорошаго? — Конечно. — А не тѣ ли правильно дѣйствуютъ и наименѣе погрѣшаютъ, которые знаютъ зло и добро, что̀ должно дѣлать и чего не должно? — 394. Понравилось и это. — Стало быть, теперь отлично дѣйствующими, счастливѣйшими и богатѣйшими являются у насъ тѣ же люди мудрѣйшіе, если мудрость призна̀емъ мы стяжаніемъ драгоцѣннѣйшимъ. — Да. — Но что̀ пользы человѣку, Сократъ, подхватилъ Эриксіасъ, если онъ окажется хотя бы мудрѣе Нестора, да не будетъ имѣть потребнаго для жизни, — хлѣба, питья, одежды и прочаго въ этомъ родѣ? B. Какую пользу принесетъ ему мудрость, или какимъ образомъ будетъ онъ богатѣйшимъ, когда ничто не мѣшаетъ ему сдѣлаться нищимъ и вовсе не имѣть потребнаго? — Силь-
более важное, чем деньги больного. Ведь конечно, не найдешь никого, кто не почел бы за лучшее быть здоровым, получая малое количество денег, чем болеть, владея сокровищами великого царя, — и это, очевидно, в той D. мысли, что здоровье гораздо выше денег; потому что иначе оно не предызбиралось бы, если бы не было предпочитаемо деньгам. — Конечно, нет. — Но нет ли чего-нибудь, что представлялось бы еще более драгоценным, нежели здоровье, — чего-нибудь такого, что приобретши, человек почитал бы себя богатейшим? — Есть. — Так вот, если бы кто теперь подошел к нам и спросил: Сократ, Эриксиас и Эрасистрат! можете ли вы сказать мне, какое у человека самое драгоценное стяжание? Не то ли это, E. которое приобретши, человек мог бы превосходно судить о том, как лучше вести дела и свои, и друзей своих? Что сказали бы мы на это? — Мне-то кажется, Сократ, что для человека всего драгоценнее счастье. — И нехудо-таки, примолвил я. Но не тех ли людей признаем мы самыми счастливыми, которые особенно благополучны? — Мне кажется, этих. — А не те ли люди отлично благополучны, которые менее всего погрешают как в отношении к себе самим, так и в отношении к другим людям, и совершают весьма много хорошего? — Конечно. — А не те ли правильно действуют и наименее погрешают, которые знают зло и добро, что̀ должно делать и чего не должно? — 394. Понравилось и это. — Стало быть, теперь отлично действующими, счастливейшими и богатейшими являются у нас те же люди мудрейшие, если мудрость призна̀ем мы стяжанием драгоценнейшим. — Да. — Но что̀ пользы человеку, Сократ, подхватил Эриксиас, если он окажется хотя бы мудрее Нестора, да не будет иметь потребного для жизни, — хлеба, питья, одежды и прочего в этом роде? B. Какую пользу принесет ему мудрость, или каким образом будет он богатейшим, когда ничто не мешает ему сделаться нищим и вовсе не иметь потребного? — Силь-
