достоинство этого разговора обозначится яснѣе, чѣмъ какъ обыкновенно понимаютъ и оцѣниваютъ его.
Въ Политикѣ бесѣдуютъ: Сократъ, Ѳеодоръ киринейскій, иностранецъ элейскій и Сократъ-юноша. Эти самые собесѣдники разговариваютъ также въ Теэтетѣ и Софистѣ, кромѣ одного Сократа-юноши, который однакожъ въ прежнихъ бесѣдахъ если и не принималъ участія, по крайней мѣрѣ присутствовалъ при нихъ (см. Theaet. p. 147 C; Sophist. p. 218 B). Теперь онъ вступаетъ въ разговоръ вмѣсто утомленнаго вчерашнею бесѣдою друга и товарища своего Теэтета. Такъ какъ Теэтетъ походилъ на Сократа-философа чертами лица, а Сократъ-юноша былъ соимененъ ему, то Сократъ-философъ въ настоящемъ случаѣ совѣтуетъ элейскому иностранцу, по вчерашнемъ испытаніи перваго, сегодня испытать и другаго, а самъ въ продолженіе всего разговора остается только слушателемъ. Вчера элеецъ опредѣлялъ софиста, а нынѣ, по предположенію Ѳеодора, слѣдовало бы ему показать природу политика и философа: но Сократъ замѣчаетъ, что эти предметы никакъ не равностепенны, — что философъ далеко выше политика. И такъ, держась общаго правила, что приличнѣе сперва рѣшать вопросы легчайшіе, чтобы потомъ доступнѣе было рѣшеніе труднѣйшихъ, всѣ стали просить элейскаго иностранца, чтобы, послѣ софиста, разсмотрѣлъ онъ политика (p. 257 — 258 A).
Элейскій иностранецъ приступаетъ къ дѣлу, пользуясь тѣмъ же искусствомъ дѣленія, какое было у него въ ходу при опредѣленіи софиста. Человѣкъ, опытный въ веденіи общественныхъ дѣлъ, говоритъ онъ, необходимо долженъ въ совершенствѣ знать нѣкоторое искусство. Стало быть, надобно изслѣдовать различные роды искусствъ, чтобы точнѣйшимъ образомъ опредѣлить, какое именно искусство должно быть приписано политику. Есть два высшихъ рода всякаго знанія: изъ нихъ одинъ занимается разсматриваніемъ вещей, не прибѣгая къ помощи дѣйствія; а другой, для совершенія того, что понято и познано, обращается къ самому
достоинство этого разговора обозначится яснее, чем как обыкновенно понимают и оценивают его.
В Политике беседуют: Сократ, Феодор киринейский, иностранец элейский и Сократ-юноша. Эти самые собеседники разговаривают также в Теэтете и Софисте, кроме одного Сократа-юноши, который однакож в прежних беседах если и не принимал участия, по крайней мере присутствовал при них (см. Theaet. p. 147 C; Sophist. p. 218 B). Теперь он вступает в разговор вместо утомленного вчерашнею беседою друга и товарища своего Теэтета. Так как Теэтет походил на Сократа-философа чертами лица, а Сократ-юноша был соименен ему, то Сократ-философ в настоящем случае советует элейскому иностранцу, по вчерашнем испытании первого, сегодня испытать и другого, а сам в продолжение всего разговора остается только слушателем. Вчера элеец определял софиста, а ныне, по предположению Феодора, следовало бы ему показать природу политика и философа: но Сократ замечает, что эти предметы никак не равностепенны, — что философ далеко выше политика. Итак, держась общего правила, что приличнее сперва решать вопросы легчайшие, чтобы потом доступнее было решение труднейших, все стали просить элейского иностранца, чтобы, после софиста, рассмотрел он политика (p. 257 — 258 A).
Элейский иностранец приступает к делу, пользуясь тем же искусством деления, какое было у него в ходу при определении софиста. Человек, опытный в ведении общественных дел, говорит он, необходимо должен в совершенстве знать некоторое искусство. Стало быть, надобно исследовать различные роды искусств, чтобы точнейшим образом определить, какое именно искусство должно быть приписано политику. Есть два высших рода всякого знания: из них один занимается рассматриванием вещей, не прибегая к помощи действия; а другой, для совершения того, что понято и познано, обращается к самому
