Левинъ прочелъ написанное страннымъ, роднымъ ему почеркомъ: «Прошу покорно оставить меня въ покоѣ. Это одно, чего я требую отъ своихъ любезныхъ братцевъ. Николай Левинъ».
Левинъ прочелъ это, и, не поднимая головы, съ запиской въ рукахъ стоялъ предъ Сергѣемъ Ивановичемъ.
Въ душѣ его боролись желаніе забыть теперь о несчастномъ братѣ, и сознаніе того, что это будетъ дурно.
— Онъ очевидно хочетъ оскорбить меня, продолжалъ Сергѣй Ивановичъ, — но оскорбить меня онъ не можетъ, и я всей душой желалъ бы помочь ему, но знаю, что этого нельзя сдѣлать.
— Да, да, повторялъ Левинъ. — И понимаю и цѣню твое отношеніе къ нему; но я поѣду къ нему.
— Если тебѣ хочется, съѣзди, но я не совѣтую, сказалъ Сергѣй Ивановичъ. — То-есть, въ отношеніи ко мнѣ, я этого не боюсь, онъ тебя не поссоритъ со мной; но для тебя, я совѣтую, тебѣ лучше не ѣздить. Помочь нельзя. Впрочемъ дѣлай какъ хочешь.
— Можетъ-быть и нельзя помочь, но я чувствую, особенно въ эту минуту — ну да это другое — я чувствую, что я не могу быть спокоенъ.
— Ну, этого я не понимаю, сказалъ Сергѣй Ивановичъ. — Одно я понимаю, прибавилъ онъ: — это урокъ смиренія. Я иначе и снисходительнѣе сталъ смотрѣть на то, что называется подлостью, послѣ того, какъ братъ Николай сталъ тѣмъ, что̀ онъ есть..... Ты знаешь, что онъ сдѣлалъ.....
— Ахъ, это ужасно, ужасно! повторялъ Левинъ.
Получивъ отъ лакея Сергѣя Ивановича адресъ брата, Левинъ тотчасъ же собрался ѣхать къ нему, но, обдумавъ, рѣшилъ отложить свою поѣздку до вечера. Прежде всего,
