кадьевичъ видно не хотѣлъ ему доставлять удовольствіе называть по-французски кушанья.
— Съ кореньями, знаешь? Потомъ тюрбо подъ густымъ соусомъ, потомъ..... ростбифу; да смотри, чтобы хорошъ былъ. Да каплуновъ что-ли, ну и консервовъ.
Татаринъ, вспомнивъ манеру Степана Аркадьевича не называть кушанья по французской картѣ, не повторялъ за нимъ, но доставилъ себѣ удовольствіе повторить весь заказъ по картѣ: «супъ прентаньеръ, тюрбо сосъ Бомарше, пулардъ а лестрагонъ, маседуанъ де фрюи....» и тотчасъ, какъ на пружинахъ, положивъ одну переплетенную карту и подхвативъ другую, карту винъ, поднесъ ее Степану Аркадьевичу.
— Что̀ же пить будемъ?
— Я что̀ хочешь, только не много, шампанское, сказалъ Левинъ.
— Какъ? сначала? А впрочемъ правда, пожалуй. Ты любишь съ бѣлою печатью?
— Каше бланъ, подхватилъ Татаринъ.
— Ну, такъ этой марки къ устрицамъ подай, а тамъ видно будетъ.
— Слушаю-съ. Столоваго какого прикажете?
— Нюи подай. Нѣтъ, ужъ лучше классическій шабли.
— Слушаю-съ. Сыру вашего прикажете?
— Ну да, пармезану. Или ты другой любишь?
— Нѣтъ, мнѣ все равно, не въ силахъ удерживать улыбки говорилъ Левинъ.
И Татаринъ, съ развѣвающимися фалдами, побѣжалъ, и чрезъ пять минутъ влетѣлъ съ блюдомъ открытыхъ, на перламутровыхъ раковинахъ, устрицъ, и съ бутылкой между пальцами.
Степанъ Аркадьевичъ смялъ накрахмаленную салфетку,