"Такъ вотъ тебѣ сонъ за сонъ. Какъ-будто я слышалъ отъ нѣкоторыхъ такое разсужденіе. Есть нѣчто первое, нѣчто въ родѣ нашихъ элементовъ рѣчи[1]; это-то первое входитъ въ составъ мысли о человѣкѣ и всемъ остальномъ, но само дальнѣйшему "раскрытію" не поддается. Каждый такой "элементъ" произносится у насъ только посредствомъ слова, но сказать о немъ что-нибудь другое нельзя. Нельзя даже сказать о немъ того, что онъ есть, или что его пѣтъ. Ибо тогда мы уже присуждали бы ему или бытіе, или небытіе, между тѣмъ какъ ему присуждать не приходится ничего; не скажешь больше ничего, кромѣ того, что произнесегиь самый этотъ элементъ. Даже слова: "самое", "это“, "каждое въ отдѣльности", "единственное" и тому подобныя неотносимы къ нему, такъ какъ и эти слова выражаютъ собою нѣчто прибавляющееся къ другому и окружающее это другое, стало быть, представляющее собою что-то отдѣльное отъ того, къ чему оно прибавляется, между тѣмъ какъ нужно было бы, — если бы это вообще было возможно, и если бы такой элементъ поддавался раскрытію путемъ сложной мысли, — "раскрыть" его безъ всего этого. Но это невозможно, чтобы "элементъ" былъ "раскрытъ" путемъ сложной мысли; его только и можно произнести посредствомъ слова, и въ этомъ произнесеніи слова все и заключается. Не то выходитъ, когда что-нибудь составлено изъ этихъ элементовъ. Какъ самые элементы въ послѣднемъ случаѣ сочетаются въ нѣчто одно, такъ и соотвѣтствующія имъ слова "сочетаются" въ одну цѣлую мысль. Ибо осуществленіе мысли обусловлено "сочетаніемъ" отдѣльныхъ словъ. Такимъ образомъ, элементы являются чѣмъ-то "нераскрываемымъ", чѣмъ-то не познаваемымъ, а только чувствуемымъ, между тѣмъ какъ сочетанія ихъ, эти какъ-бы "слоги" рѣчи[2], поддаются и раскрытію, и познаванію, и составленію черезъ нихъ правильнаго рѣшенія. Поэтому, если
- ↑ Т. е. звуковъ, получающихъ начертаніе въ буквахъ.
- ↑ Какъ то "первое" сравнивалось выше со звуками, соотвѣтствующими буквамъ, такъ теперь сложное изъ этого "перваго" сравнивается съ слогами словъ.
"Так вот тебе сон за сон. Как будто я слышал от некоторых такое рассуждение. Есть нечто первое, нечто в роде наших элементов речи[1]; это-то первое входит в состав мысли о человеке и всём остальном, но само дальнейшему "раскрытию" не поддается. Каждый такой "элемент" произносится у нас только посредством слова, но сказать о нём что-нибудь другое нельзя. Нельзя даже сказать о нём того, что он есть, или что его пет. Ибо тогда мы уже присуждали бы ему или бытие, или небытие, между тем как ему присуждать не приходится ничего; не скажешь больше ничего, кроме того, что произнесегиь самый этот элемент. Даже слова: "самое", "это“, "каждое в отдельности", "единственное" и тому подобные неотносимы к нему, так как и эти слова выражают собою нечто прибавляющееся к другому и окружающее это другое, стало быть, представляющее собою что-то отдельное от того, к чему оно прибавляется, между тем как нужно было бы, — если бы это вообще было возможно, и если бы такой элемент поддавался раскрытию путем сложной мысли, — "раскрыть" его без всего этого. Но это невозможно, чтобы "элемент" был "раскрыт" путем сложной мысли; его только и можно произнести посредством слова, и в этом произнесении слова всё и заключается. Не то выходит, когда что-нибудь составлено из этих элементов. Как самые элементы в последнем случае сочетаются в нечто одно, так и соответствующие им слова "сочетаются" в одну целую мысль. Ибо осуществление мысли обусловлено "сочетанием" отдельных слов. Таким образом, элементы являются чем-то "нераскрываемым", чем-то не познаваемым, а только чувствуемым, между тем как сочетания их, эти как бы "слоги" речи[2], поддаются и раскрытию, и познаванию, и составлению через них правильного решения. Поэтому, если
