Философскаго воззрѣнія, то еще интереснѣе наблюдать и видѣть, какъ въ "Тимэѣ* это самое воззрѣніе, попавъ въ совсѣмъ иную философскую систему, получаетъ совсѣмъ иной видъ и смыслъ и служитъ совсѣмъ инымъ цѣлямъ. Кромѣ того, слѣдуетъ помнить, что Философское любомудріе въ древнее время не было еще замкнуто въ томъ тѣсномъ кругѣ, въ которомъ оно замыкается въ новѣйшее время, но простиралось съ равнымъ правомъ какъ на все то, что можетъ быть предметомъ умозрѣнія, такъ и на все то, что можетъ подлежать наблюденію посредствомъ внѣшнихъ чувствъ и быть предметомъ точнаго эмпирическаго знанія, что въ составъ философіи входили тогда существеннымъ образомъ и всѣ науки нынѣ такъ называемыя точныя, то есть математическія и естественныя. Съ этой стороны особенно важенъ "Тимэй* прежде всего для полноты представленія о самомъ Платонѣ, какъ мудрецѣ, потому что здѣсь больше всего можно видѣть его не просто только философомъ, но и строго-научнымъ философомъ, не просто только мыслителемъ, но и мыслителемъ, обладающимъ всестороннею ученостію, потому что содержащееся въ Тимэѣ изслѣдованіе "о природѣ* только по основнымъ идеямъ своимъ впадаетъ въ область умозрительной философіи, между тѣмъ какъ всю подкладку, всю матерію для этихъ идей заимствуетъ изъ всѣхъ точныхъ наукъ. Въ это изслѣдованіе вошли и начала математики и геометріи въ приложеніи ко всѣмъ почти безъ изъятія явленіямъ Физическаго міра, и Физика съ ея причинами и законами до законовъ акустики и катоптрики включительно, и химія съ ея процессами, и космогонія съ геологіей, и космографія съ астрономіей и даже съ небесной гармоникой, и анатомія съ Физіологіей и даже съ патологіей и гигіеной, не говоря уже о психологіи. Что познанія по всѣмъ этимъ наукамъ представляютъ продуктъ и достояніе не одного Платона, — объ этомъ и говорить нечего. Но это обстоятельство еще больше возвышаетъ важность Тимэя, какъ такого произведенія, которое наравнѣ съ трактатами Аристо-
Философского воззрения, то еще интереснее наблюдать и видеть, как в "Тимэе* это самое воззрение, попав в совсем иную философскую систему, получает совсем иной вид и смысл и служит совсем иным целям. Кроме того, следует помнить, что Философское любомудрие в древнее время не было еще замкнуто в том тесном круге, в котором оно замыкается в новейшее время, но простиралось с равным правом как на всё то, что может быть предметом умозрения, так и на всё то, что может подлежать наблюдению посредством внешних чувств и быть предметом точного эмпирического знания, что в состав философии входили тогда существенным образом и все науки ныне так называемые точные, то есть математические и естественные. С этой стороны особенно важен "Тимэй* прежде всего для полноты представления о самом Платоне, как мудреце, потому что здесь больше всего можно видеть его не просто только философом, но и строго-научным философом, не просто только мыслителем, но и мыслителем, обладающим всестороннею ученостью, потому что содержащееся в Тимэе исследование "о природе* только по основным идеям своим впадает в область умозрительной философии, между тем как всю подкладку, всю материю для этих идей заимствует из всех точных наук. В это исследование вошли и начала математики и геометрии в приложении ко всем почти без изъятия явлениям Физического мира, и Физика с её причинами и законами до законов акустики и катоптрики включительно, и химия с её процессами, и космогония с геологией, и космография с астрономией и даже с небесной гармоникой, и анатомия с Физиологией и даже с патологией и гигиеной, не говоря уже о психологии. Что познания по всем этим наукам представляют продукт и достояние не одного Платона, — об этом и говорить нечего. Но это обстоятельство еще больше возвышает важность Тимэя, как такого произведения, которое наравне с трактатами Аристо-
