ство или мѣсто, въ которомъ видимыя вещи не переставая предъ нашими глазами то появляются, то исчезаютъ, но которое само недоступно нашимъ чувствамъ и постигается только разумомъ, хотя, правда, нѣкіимъ совсѣмъ нелогичнымъ путемъ, которое и само нѣкіимъ непостижимымъ образомъ участвуетъ въ разумѣ, принимая въ себя постоянно отпечатки его. Итакъ, матерія или мѣсто вещей — вотъ то неразложимое уже мыслію послѣднее или первое, которое противостояло творческому принципу разума, какъ источнику разумной причинности, въ качествѣ матери или лона причинности неразумной, Физической. Что же касается такъ называемыхъ четырехъ стихій — огня, земли, воздуха и воды, то прежніе философы совершенно неосновательно принимали то ту, то другую изъ нихъ за нѣчто первое само по себѣ достовѣрное и изъ нея изъясняли всю вселенную, потому что каждая изъ нихъ, какъ говоритъ опытъ, ни одной минуты не бываетъ сама собой, но непрерывно переходитъ въ каждую изъ остальныхъ, такъ что строго говоря ни одна изъ нихъ не заслуживаетъ своего особаго наименованія, но каждая изъ нихъ какъ можетъ быть принимаема за каждую изъ остальныхъ, такъ и называема быть можетъ именемъ каждой изъ нихъ. Если же это такъ, то понятно, что послѣднимъ, не подлежащимъ дальнѣйшему изъясненію принципомъ чувственныхъ вещей можетъ быть не какая либо изъ этихъ стихій, а только та сущность, въ которой напротивъ всѣ онѣ сами то появляются, то исчезаютъ, — матерія, которая воспринимая Формы каждой изъ нихъ, воспринимая вообще Формы всѣхъ и всяческихъ вещей, сама въ себѣ всегда остается чуждою всякой Формы, неизмѣнною. Конечно, второе, что слѣдуетъ въ порядкѣ сейчасъ за матеріей, суть именно эти четыре стихіи, но только совсѣмъ не въ томъ смыслѣ, который обыкновенно соединяется съ ихъ названіями. Стихіи эти на самомъ дѣлѣ суть вовсе не στοιχεία, вовсе не такіе первичные неразложимые элементы, какъ буквы въ словахъ, не содержащія каждая
ство или место, в котором видимые вещи не переставая пред нашими глазами то появляются, то исчезают, но которое само недоступно нашим чувствам и постигается только разумом, хотя, правда, некиим совсем нелогичным путем, которое и само некиим непостижимым образом участвует в разуме, принимая в себя постоянно отпечатки его. Итак, материя или место вещей — вот то неразложимое уже мыслью последнее или первое, которое противостояло творческому принципу разума, как источнику разумной причинности, в качестве матери или лона причинности неразумной, Физической. Что же касается так называемых четырех стихий — огня, земли, воздуха и воды, то прежние философы совершенно неосновательно принимали то ту, то другую из них за нечто первое само по себе достоверное и из неё изъясняли всю вселенную, потому что каждая из них, как говорит опыт, ни одной минуты не бывает сама собой, но непрерывно переходит в каждую из остальных, так что строго говоря ни одна из них не заслуживает своего особого наименования, но каждая из них как может быть принимаема за каждую из остальных, так и называема быть может именем каждой из них. Если же это так, то понятно, что последним, не подлежащим дальнейшему изъяснению принципом чувственных вещей может быть не какая либо из этих стихий, а только та сущность, в которой напротив все они сами то появляются, то исчезают, — материя, которая воспринимая Формы каждой из них, воспринимая вообще Формы всех и всяческих вещей, сама в себе всегда остается чуждою всякой Формы, неизменною. Конечно, второе, что следует в порядке сейчас за материей, суть именно эти четыре стихии, но только совсем не в том смысле, который обыкновенно соединяется с их названиями. Стихии эти на самом деле суть вовсе не στοιχεία, вовсе не такие первичные неразложимые элементы, как буквы в словах, не содержащие каждая
