упоминать о ней. Какъ же могло случиться, что я предсказалъ судьбу, постигшую эту теорію? Очень просто. Убѣдившись на опытѣ въ неточности двухъ-трехъ фактовъ, на которые опиралась теорія, я вооружился этою ненавистною для г. Страхова логикой[1], задалъ себѣ трудъ обнажить для самого себя остовъ всей аргументанціи Негели и убѣдился, какъ она слаба. Именно Негели и его произведенія имѣлъ я, главнымъ образомъ, въ виду, говоря въ своей статьѣ Опровергнутъ ли дарвинизмъ? что встрѣтилъ въ книгѣ Данилевскаго пріемъ, знакомый каждому, кто имѣлъ несчастье изучать толстыя полемическія сочиненія, — пріемъ, заключающійся въ томъ, чтобы потопить свои доводы въ массѣ мелкихъ подробностей, растасовать ихъ такъ, чтобы обыкновенный, не досужій читатель не могъ свести концовъ съ концами и принялъ бы выводы на вѣру. Имѣю ли я послѣ этого право скептически относиться къ мнѣніямъ Негели, или нѣтъ? Имѣю ли я право дѣлать различіе между фактами, добытыми Негели, и его голословными сужденіями? А теперь, можетъ быть, г. Страхову любопытно знать, «что я скажу» о книгѣ Негели, на которую онъ ссылается, о его пресловутой теоріи «идіоплазмы», которая должна вытѣснить дарвинизмъ. Въ основѣ, эта теорія не что иное, какъ перифраза Дарвинова «пангенезиса». А что такое «пангенезисъ»? Слушайте, г. Страховъ, и изумляйтесь. Пангенезисъ, это — ученіе «не научное въ основѣ, безплодное въ послѣдствіяхъ». Это опять я, фанатическій поклонникъ Дарвина, какимъ желалъ бы отрекомендовать меня своимъ читателямъ г. Страховъ, такъ выразился объ этой гипотезѣ въ эпоху наибольшаго увлеченія ею и подражанія ей въ Германіи. Это ли отношеніе фанатика къ предмету своего поклоненія? Осмѣлился ли бы, напр., г. Страховъ выразиться такъ о какомъ-нибудь измышленіи Данилевскаго? Если я такъ безпощадно выражался объ ошибкѣ Дарвина, то, конечно, имѣю право такъ же относиться къ безсодержательно трансцендентальной гипотезѣ идіоплазмы, представляющей только растянутое подражаніе этой, едва ли не единственной, ошибкѣ Дарвина[2]. Итакъ, авторитетнаго мнѣнія, не подкрѣпляемаго фактами или доводами, для меня не существуетъ вообще, мнѣнія же Негели — въ особенности. А гдѣ же факты, гдѣ доводы? Гдѣ доказательство, что дарвинизмъ не можетъ обойтись безъ нелѣпаго предположенія объ образованіи въ природѣ чистокровныхъ породъ? Гдѣ ссылка на сочиненія Дарвина, въ которой встрѣчалось бы это чудовищное предположеніе? Ничего такого, конечно, не могли предъявить ни Данилевскій, ни Негели. За невозможностью найти подходящую аргументацію въ подлежащемъ направленіи, г. Страховъ довольствуется выписками изъ Негели, къ дѣлу не относящимся, лишь бы въ нихъ были выраженія, неодобрительныя для дарвинизма. Онъ приводитъ, наприм., мнѣніе Не-
- ↑ Г. Страховъ прямо коритъ меня за упоминаніе о логикѣ.
- ↑ Вотъ характеристическій обращикъ отношенія къ этой теоріи Негели ученаго, котораго, конечно, не заподозрятъ въ легкомысліи, извѣстнаго, недавно умершаго Де-Бари. Когда я, улыбаясь, спросилъ его, какого онъ мнѣнія о ней, онъ, со свойственною ему живостью, отвѣчалъ: „Какого я мнѣнія? А развѣ о такихъ вещахъ даютъ себѣ трудъ составлять какое-нибудь мнѣніе?“
упоминать о ней. Как же могло случиться, что я предсказал судьбу, постигшую эту теорию? Очень просто. Убедившись на опыте в неточности двух-трех фактов, на которые опиралась теория, я вооружился этою ненавистною для г. Страхова логикой[1], задал себе труд обнажить для самого себя остов всей аргументанции Негели и убедился, как она слаба. Именно Негели и его произведения имел я, главным образом, в виду, говоря в своей статье Опровергнут ли дарвинизм? что встретил в книге Данилевского прием, знакомый каждому, кто имел несчастье изучать толстые полемические сочинения, — прием, заключающийся в том, чтобы потопить свои доводы в массе мелких подробностей, растасовать их так, чтобы обыкновенный, не досужий читатель не мог свести концов с концами и принял бы выводы на веру. Имею ли я после этого право скептически относиться к мнениям Негели, или нет? Имею ли я право делать различие между фактами, добытыми Негели, и его голословными суждениями? А теперь, может быть, г. Страхову любопытно знать, «что я скажу» о книге Негели, на которую он ссылается, о его пресловутой теории «идиоплазмы», которая должна вытеснить дарвинизм. В основе, эта теория не что иное, как перифраза Дарвинова «пангенезиса». А что такое «пангенезис»? Слушайте, г. Страхов, и изумляйтесь. Пангенезис, это — учение «не научное в основе, бесплодное в последствиях». Это опять я, фанатический поклонник Дарвина, каким желал бы отрекомендовать меня своим читателям г. Страхов, так выразился об этой гипотезе в эпоху наибольшего увлечения ею и подражания ей в Германии. Это ли отношение фанатика к предмету своего поклонения? Осмелился ли бы, напр., г. Страхов выразиться так о каком-нибудь измышлении Данилевского? Если я так беспощадно выражался об ошибке Дарвина, то, конечно, имею право так же относиться к бессодержательно трансцендентальной гипотезе идиоплазмы, представляющей только растянутое подражание этой, едва ли не единственной, ошибке Дарвина[2]. Итак, авторитетного мнения, не подкрепляемого фактами или доводами, для меня не существует вообще, мнения же Негели — в особенности. А где же факты, где доводы? Где доказательство, что дарвинизм не может обойтись без нелепого предположения об образовании в природе чистокровных пород? Где ссылка на сочинения Дарвина, в которой встречалось бы это чудовищное предположение? Ничего такого, конечно, не могли предъявить ни Данилевский, ни Негели. За невозможностью найти подходящую аргументацию в подлежащем направлении, г. Страхов довольствуется выписками из Негели, к делу не относящимся, лишь бы в них были выражения, неодобрительные для дарвинизма. Он приводит, наприм., мнение Не-
- ↑ Г. Страхов прямо корит меня за упоминание о логике.
- ↑ Вот характеристический обращик отношения к этой теории Негели ученого, которого, конечно, не заподозрят в легкомыслии, известного, недавно умершего Де-Бари. Когда я, улыбаясь, спросил его, какого он мнения о ней, он, со свойственною ему живостью, отвечал: «Какого я мнения? А разве о таких вещах дают себе труд составлять какое-нибудь мнение?»
